[БЕЗ НАЗВАНИЯ]

Может, кто-то прочитает? Как ты думаешь, это интересно? Позади целая жизнь… Я ли это была? И было ли это вообще? Знаешь, жизнь как будто пепел от костра, такой белый-белый… Подует ветер — пепел разлетается, и невесомые хлопья вздымаются вверх, высоко-высоко… А я гляжу, как они уносятся, и тихонечко вздыхаю: последние воспоминания; с каждым годом, месяцем, неделей, днем, минутой, мгновением их становится все меньше и меньше… А ведь костер-то, костер-то какой был! Его горячее пламя обжигало землю, дышало, извергая кусочки искр в воздух. Огромный костер… Казалось, его языки, пронизывая нижние воздушные слои, лизали стратосферу и стремились в космос, туда, в бесконечность, туда, где все было возможно, туда, где сбудутся желания и молодые стремления обретут физическую оболочку.

Я родилась за 52 недели до Октябрьской революции на Дальнем Востоке. Соленые брызги, вырвавшиеся из белоснежной пены, бросались на сероватый песок, и волны полушепотом набегали на холодные берега. В год, когда приняли НЭП, умер отец. Тут же исчезла мать: она вышла замуж и ушла. А я осталась. Все так же набегали волны, шепча мне истории своих странствий, все так же пена взмыливала песок. Я жила в семье дяди, моего мадабая. В доме, помимо меня, жили еще пятеро детей, дедушка, бабушка и три неженатых дяди. В нашем большом семействе Пак работали все. Меня научили вязать и вышивать, я помогала по дому. Было 9 лет, и тут годы побежали... Живопись Дальнего Востока быстро сменялась перед моими глазами. После холодных зимних ночей прилетало весеннее утро, своим нежным дыханием согревавшее мои замерзшие пальчики. Мы бродили среди сопок и искали лекарственные травы. Когда я бежала, грязь из-под ног разлеталась в разные стороны, забрызгивая пробивающиеся крохотные листочки. Потом становилось теплее. Весь мир окрашивался в зеленый цвет, будто я попадала в Изумрудный город, но только на глазах у меня совсем не было очков с фальшивым стеклом. Маленькие ручки обрывали стебли и листья сочных растений. Молодой папоротник, торади, минари, множество других лекарственных трав. И каждый раз, срезая новый стебель, я видела, как появляются прозрачные капельки сока на свежей ране.

30-ые годы. Мне 16. И я снова одна. Почему я ушла? Хм, хотелось жить. Девочек в то время не обучали, мне же хотелось этого больше всего на свете. Меня мучила ужасная жажда знания, и утолить эту жажду, вышивая и собирая травы, было невозможно. Теперь я жила в семье, где было еще больше детей — интернат для детей-сирот. Мы вправе были уходить, и я навещала своих родных. Заходила в дом, где все жужжало как всегда, но дети уже выросли. В привычной суете менялся и дом, ставший для меня отчим. А потом началась школа. Ты даже не представляешь, какое наслаждение я испытывала, уча алфавит, вырисовывая каждую абсолютно новую для меня букву. Учили нас на корейском и русском. Сначала было очень сложно: я ни слова не понимала по-русски. Но потом с каждым днем я чувствовала, как этот язык впитывается мне под кожу, как он окутывает меня… Незнакомые слова становились в стройный ряд, превращались в предложения с последовательной логической мыслью. На невидимые бусы нанизывались звуки; нити слов обвивались вокруг моей шеи и, рассыпаясь вновь, звенели длинными повествованиями. Я научилась читать и писать. Было необыкновенно увидеть, как выглядит мой родной язык, язык, на котором я мыслила, мечтала, язык, на котором я смеялась, которым жила изо дня в день. У него была удивительная внешность. Угловатые и изящные, неуклюжие и грациозные, черные буквы напоминали мне маленькие домики, извивающихся змеек, нежные нераскрывшиеся бутоны. По ночам, сидя в крохотной комнатке общежития, я учила иероглифы и кириллицу. Признаюсь теперь: было трудно. Чувство тотального одиночества обгладывало мою душу. Иногда, повернувшись к холодной стене, я тихонечко плакала, а когда кто-нибудь заходил, быстро смахивала мокрые признаки моей слабости и притворялась спящей. Я думала, ведь они такие же, как и я, совсем одинокие, но ведь они не плачут! Вот и я должна быть сильной. Но сейчас я думаю, что и они плакали, и так же, как и я, они прятали свои жемчужные слезы в стенах, чтобы не показать своей слабости. Потом наступало утро, и нам давали еду: совсем немного риса и несколько сотен грамм хлеба. Конечно, молодым растущим организмам этого было ох как недостаточно. Спасало море, огромное и щедрое. Учась в Находке, я с жадностью, свойственной свежей юности, кушала крабов, рыбу, водоросли, самые разные морепродукты. До сих пор готова низко кланяться его чернильно-зеленоватым пучинам.

1937 год. Сталинские репрессии. Я уже закончила 8 классов. Совсем уже девушка… Нас всем общежитием депортировали в Казахстан. Что? Почему? Зачем? Никто не отвечал. Мы кричали в пустоту, и она молчала. Я не хочу! Я не хочу туда, где нет моря, не хочу в неизвестность, во мрак. На эту неизвестность была наброшена даже не черная вуаль, не дымка, нет, это был пепельный саван. Есть ли там жизнь? Хм, конечно, есть! И все равно не хочу… А кто спрашивал? Никто. Просто дали сутки на сборы. Просто посадили в товарный вагон. Просто дорога и мерный стук стали. «Нас было много на челне…» — писал Александр Сергеевич, писал и будто видел нас всех. Было душно — я задыхалась. Позади громко и надрывно плакал ребенок, чуть дальше от страшного кашля разрывался пожилой мужчина. В вагоне стоял звучный гул: шепот, смех, причитания… Прошло долгое время, целая вечность однообразных мерных постукиваний, мерных смен дня и ночи, одинаковых, словно капелек пота на изможденных лицах. Остановка, на этот раз конечная. Мы прибыли в Кызыл-Орду. Я спрыгнула со ступеньки — упала на колени. Земля, еще теплая, дышащая разноцветьем трав… Подо мною расстилалось море, зеленое, бурное, почти как дома, но только степное море.

…И опять понеслось. В семье, где я нашла свой очередной приют, было четверо детей. Старшему Касыму было тогда 16, две сестрички 10 и 12 лет, Жулдыз и Сания, и самый младший Нуралы. Нужно отдать должное казахскому гостеприимству. Помимо меня в доме жила еще молодая пара корейцев. Здесь все тоже кипело, жужжало, шипело. Особенно я подружилась с маленькой Жулдыз. Ее большие черные глазки и тугие косички цвета черного шоколада до сих пор мелькают у меня в памяти. Запомнился темный теплый вечер, пропитанный запахом степных трав. Я сидела в полумраке, пронизывая взглядом густое пурпурное небо. Позади послышались детские голоса. Смеясь и весело переговариваясь, девочки стали звать меня в дом. Когда я приблизилась, Сания что-то пролепетала, так что до меня донеслись лишь обрывки фраз. Я уловила только: «КАСЫМ… СYЙЕДI...». Затем последовал взрыв хохота, вышел сам Касым. Увидев меня, он снова отвел глаза, как и всегда он это делал, и строго сказал сестренкам не шуметь. Я улыбнулась и зашла в дом. Это был последний такой вечер — на следующий день я попрощалась с ними.

В миграционном посту я нашла адрес своего двоюродного брата и бабушки. Они жили под Ташкентом. Я переехала к ним туда, в колхоз «Правда» Верхнечирчикского района. Там тоже была школа. Какая радость! Я все-таки окончила школу, все 10 классов, и тут же помчалась в Ашхабад, поступать в Пединститут. Представляешь, учить детей, таких маленьких козявочек, совсем глупеньких, несмышленых и… жадных до знаний, прямо как и я. Такое яркое, светлое, полное будущее вдруг открылось передо мной. Я чувствовала в себе немыслимые душевные и физические силы. Я могла все! Ведь столько прошло, столько вытерпела, и осталось чуть-чуть, щепотка терпения, чтобы закрыть глаза и сдунуть все, что было, все слезы, все боли, и смеяться! Так много пережила, и так много сил еще осталось. Впереди были долгие счастливые годы, любимая профессия, светящиеся лица детишек, которые растут, словно на дрожжах, и исчезают, превратившись во взрослых людей со своими собственными, почти зрелыми мыслями. Впереди была моя ослепляющая улыбка, настоящая, реальная. Позади — жесткая школа, которую я с гордостью прошла и вышла победительницей. Я свободна!

Но вдруг выстрел. Вся моя придуманная действительность разорвалась, ниточка размоталась, а я вдруг повалилась совсем без сил. Кто-то поставил огромный вентилятор, и все мои мечты сдуло мощным потоком холодного воздуха. Ноги подкосились. Где они, эти обещанные себе невозможные душевные и физические силы? От отчаяния я кричала! 40-ые… Будь прокляты эти годы! Проклинаю их за свои разрушенные мечты, за уничтоженные судьбы людей, которых я видела, знала, которых любила и уважала… Будь проклята эта война, кровавая, несносная! Будьте прокляты, вы, вожди, жестокие и страшные! Будьте прокляты…

Я видела, как на моих глазах уходят люди, молодые, сильные, живые. Они хотели жить, но они шли, чтобы умирать. Знали ли они об этом? Нет, не знали. Конечно, они ничего не знали. Они шли за подвигами, они шли защищать Родину… и не возвращались. Вместо них домой приходили желтоватые и потрепанные бумажки, самого же человека не было. Мой давний друг Касым тоже ушел на фронт… Его родные получили похоронку. И тогда этот солнечный день облили бензиновыми слезами и подожгли. Вместе с дымом к небу вилась тонкая струйка и надрывные слова: «Неужели так надо?!»…

Да, иногда приезжали живые человечки, настоящие, не бумажные, и тогда все радовалось, даже листочки трепетали от волнения и счастья.

Да, я проклинаю войну, но я ни о чем не жалею, ни об одном мгновении, прожитом в этом прекрасном мире, ни об одной слезинке, ни о чем. Я вернулась в Ташкент, вышла замуж. Начался новый период моей жизни, не менее сложный, не менее счастливый. У меня четверо детей: два мальчика и две девочки. Помнишь, я мечтала стать учительницей, чтобы видеть, как растут «мои» дети, мною воспитанные, мною понятые, мною разгаданные… Вот они! Люблю их безумно, всю душу наружу — для них! И появились силы — я была не одна. И дети росли, как на дрожжах, но не исчезали… И снова улыбка, ослепляющая, настоящая, реальная! Разбились мечты? Возродились! Причем возродились еще более живые, еще более волшебные… Годы помчались неумолимо быстро. На мгновение я закрывала глаза, а когда открывала, видела, как подрастают внуки, затем правнуки. Они такие малехонькие и такие все разные… Мгновение — они уже разлетелись кто куда. Разлетелись, словно осенние листья, но не исчезли. Они все здесь, в самом сердце, они еще прилетают ко мне, прилетают изо всех уголков земли, несут мне радость. Знала ли, что будет так… Гляжу на них, на их успехи, на их шаги в их собственной жизни и радуюсь.

Знаешь, признаюсь честно, иногда я снова тихонечко плачу, отвернувшись к стеночке, и вновь поспешно смахиваю эти мокрые признаки своей слабости, чтобы никто не увидел…

…но только от счастья…