«НЕ УМОЛКАЙ, НЕВИДИМАЯ ПТИЦА…»

     В Новосибирске в издательстве "Свиньин и сыновья" вышла книга стихов корейского поэта КИМ Цын Сона "Пылающие листья" (пер. с корейского ПРАШКЕВИЧА, Владимира ГОРБЕНКО).

В быту его называли Владимиром Сергеевичем

Судьба «русского корейца» Ким Цын Сона драматична. Родился в 1918 году во Владивостоке. С четырех лет рос без отца, с десяти — без матери. Вырастила будущего поэта родная тетка. С четырнадцати лет был вынужден зарабатывать на жизнь. В 1937 году разделил участь всех дальневосточных советских корейцев, которые согласно постановлению «О выселении корейского населения из пограничных районов Дальневосточного края в Среднюю Азию», был вынужден уехать из родных мест.

В Кзыл-Орде закончил иностранное отделение (английский язык) пединститута, с 1946 года жил в Ташкенте, преподавал в средней школе корейский язык, и там же, в Ташкенте, издал первые книги; был принят в Союз писателей СССР.

В некотором смысле это было чудом — до 1953 года дальневосточные корейцы находились на положении спецпереселенцев — им было запрещено перемещаться по стране, у них не было советского паспорта и практически никаких политических и гражданских прав.
Но времена менялись. В 1955 году Ким Цын Сону разрешили вернуться на Дальний Восток. Ким выбрал Южно-Сахалинск.

Он так и умер завхозом столовой

Именно в Южно-Сахалинске и состоялось знакомство с поэтом будущих переводчиков его стихов — ныне известного писателя Геннадия Прашкевича и Владимира Горбенко. Литераторов в городе было не так много — писательская организация насчитывала несколько человек — и все пишущие люди были хорошо знакомы друг с другом.

Ким Цын Сон работал заместителем главного редактора корейской газеты «По ленинскому пути». Однако в 1968 году, когда в Южно-Сахалинске была закрыта единственная на весь остров корейская школа, имел неосторожность на закрытом партийном собрании заявить: «Если закрыли единственную корейскую школу, то кто в будущем будет читать нашу единственную корейскую газету?». Эти слова не понравились секретарю обкома… Потом в одной из статей, опубликованных в возглавляемом Кимом разделе, был найден политический криминал, и его изгнали из редакции. Чтобы прокормить семью, поэт устроился завхозом в столовую.

Но переводчики продолжали хранить верность его удивительной, грустной поэзии. В самом начертании корейских иероглифов таился особый смысл, и они пытались разгадать эту вечную восточную тайну и сохранить в своих переводах их скрытую интонацию. Изредка они печатали их в журналах «Дальний Восток» (Хабаровск), «Байкал» (Улан-Удэ), «Сибирские огни» (Новосибирск) — подальше от Сахалина. Однажды стихи Ким Цын Сона напечатал даже софроновский «Огонек». Время от времени они встречались в небогатом, но радушном доме Ким Цын Сона. Отдавали дань таинственной корейской кухне. Пробовали таинственные настойки. И слушали его стихи в авторском исполнении. Читая свои печальные строфы, Ким Цын Сон только делал вид, что у него есть будущее.

Он так и продолжал работать завхозом. Но поэт может умереть завхозом провинциальной столовой, в памяти он останется все равно поэтом.

*Книга стихов Ким Цын Сона увидела свет в литературной серии «Общедоступная библиотека», в которой издаются «дешевые книги», цена их не превышает 30 рублей. Издатель и меценат Иван Сытин, организовав в свое время свою «общедоступную библиотеку», открыл народу доступ к русской классике. Сибирские издатели намерены в первую очередь вернуть на книжный рынок сибирские имена. Хотя понятие «сибирское имя» в издательстве «Свиньин и сыновья» понимается достаточно широко. «Общедоступная» серия предполагает не только выпуск стихов и прозы писателей-сибиряков, но и переводы сибирских авторов — как в случае с Ким Цын Соном ( компанию ему в скором времени составит поэзия Далай-ламы), но и произведения сибиряков, давно покинувших родные места, а также писателей, пишущих о Сибири. «Пылающие листья» — вторая книга серии.

Ким Цын Сон
Стихи

***

В темноте ничего не найдешь, в тишине ничего
не услышишь.
Только ночью с глазами
закрытыми
можно видеть все то,
что невидимо,
можно слышать все то, что
неслышимо —
ощутить
приближенье
стихов.

***

Черемуха осыплет белый цвет На тропы, приводящие
к разлуке.
О, не смотри, что волосами
сед,
весною и цветами пахнут
руки.

***

И опять весна наступает, сходит снег, как моя тоска, солнце жжет…
Быть может, растает
белизна
моего
виска?

***

Хотя весна —
не вижу ласточек,
не слышу соловья,
и берег пуст, лишь чайки
мечутся, играют,
танцуют над водой,
ведь море — их земля,
они его таким и принимают.

***

На иву, как на юность,
я гляжу.
Не умолкай, невидимая
птица! —
на детскую свирель похож
твой плач.

***

Я у костра пью черный чай
из кружки
и, вглядываясь в небо,
тороплю
бесстрастный голос
матери-кукушки:
продли мне жизнь, как я
мгновенья длю!

Но голос птицы медленно
стихает
и стоит ли мгновенья
торопить?
Она мне жизнь наполнила
стихами,
чем я ее сумею отдарить?

***

Любовь сведет нас
и умчится,
и не подскажет — ждать
или не ждать.
Но стоит даже на день
разлучиться —
является
опять.

***

Как мне любить тебя
непросто!
Но без любви еще трудней. Моя любовь к тебе,
как этот остров —
моя судьба.
Я счастлив ей.

***

Луна в тишине.
Под окном георгины.
На стеклах и стенах
бегущие тени.
Но как мне стихами сказать
о виденье?
Жену разбужу.

***

На вершине горы скалистой
я стою, дрожа от восторга. Близость черной бездонной
бездны
поднимает меня, как крылья. Улечу в голубое небо! —
а рука
мох зеленый гладит.

***

Защищаясь от бурь, я должен
иметь характер,
Что бы ни было, но себя я
не должен в бурях терять.
Неуступчив с врагами,
я с друзьями и с милой нежен: дикой розе шипы не мешают
благоухать.

***

З. И.
Ты сердишься, что «милой»
посвящать
я стал стихи,
но это так и надо:
они — слова,
которые когда-то
я просто не успел тебе сказать.

***

Во всем и всюду остров
мой неистов —
в тайфуне, в ливне,
в трепете куста,
и даже в том, что птицы
в месяц листьев
шумят на ветках громче,
чем листва.