НА ГЛАВНУЮ

БИБЛИОТЕКА

ЮЛИЙ КИМ, АЛИНА КИМ
О НАШЕЙ МАМЕ НИНЕ ВСЕСВЯТСКОЙ, УЧИТЕЛЬНИЦЕ
Место издания: Москва
Общество «Мемориал» — Издательство «Звенья»
Год издания: 2007
Тираж: 1.020 экз.

     О наших родителях и о тридцать седьмом годе в свете рассекреченных приказов НКВД

В архиве нашей мамы Нины Валентиновны Всесвятской хранится тоненькая сшитая нитками тетрадочка. На обложке цветными карандашами выведено заглавие: «О моей учительнице. Лучшей из лучших». И дата — 25 апреля 1947 года. В левом углу посвящение: «На память дорогой учительнице Н.В.». От заглавия оно отделено веточкой с цветами, какие обычно рисуют девочки. Автор — ученица малоярославецкой семилетней школы Б.Н. (расшифровать инициалы нам, к сожалению, не удалось).

Было ли это сочинение на тему об учителях, друзьях, или это личный порыв школьницы — теперь сказать трудно. Сочинение так замечательно своей искренностью, что мы приводим его почти полностью.

«Я увидела ее в первый раз в школе. Это была небольшая хрупкая женщина, стройная, с бледным красивым лицом, белокурыми волосами, всегда веселая. С первого взгляда она чем-то привлекла меня к себе, но я еще не могла этого понять. Мысленно я спрашивала себя: «Чем, ну чем же?» Я дала себе ответ на этот вопрос после первого же урока. Простое обращение с нами, шутки, задорный смех — все это сразу понравилось нам, и мы все ее полюбили. Замечательно в ней исключительно все походка, манера говорить, улыбка, одежда. Но самое замечательное — это умение привлекать ребят к науке. Я до ее уроков не любила русский язык и литературу, они проходили как во сне. А тут я сразу полюбила эти предметы, уроки у нас проходят быстро и весело, никто не сидит без дела, здесь нельзя уже было заснуть. Нет никому пощады и поблажек. В классе тишина. На уроках не любит шума, но зато в свободное время это наш первый товарищ, веселый и шумный, задорный. Мы никогда не скучаем в свободное время с ней: то мы шумно и весело играем в разные игры, то тихо, как присмиревшие шалуны, сидим и слушаем таинственную историю или интересную-преинтересную книгу. Все сидят тихо, боясь пропустить хотя бы одно ее слово. А она читает или рассказывает своим мягким голосом...

И что бы она ни надела, было все на ней хорошо. Юбка ли простая или красивое нарядное платье, всегда она красивая, приветливая, веселая. В самые тяжелые минуты она приходит к тебе на помощь и именно тогда, когда ты считаешь себя ненужной, всеми забытой, брошенной. Нет, даже в нашей советской стране мало таких жизнерадостных людей, которые так горячо любят свое дело. Я думаю, что те, кто хотя бы раз видел ее, сейчас же узнает Нину Валентиновну...»

Такое вот эссе.

Автор называет свою героиню красивой. У мамы были большие голубые глаза. На детских фотографиях она прехорошенькая, на юношеских — действительно, очень красивая. Но в нашей памяти и на фото 40-х мама не просто худенькая — истощенная, и, конечно, все пережитое отложило свои следы на ее лице: оно посуровело, обозначились складки возле губ, появились характерные для Все-святских впадины под глазами.

А на красивую одежду в ту пору и намека не было. Но любящие детские глаза видят «красивое лицо», «нарядное платье»...

Ни Б.Н., ни остальным школьникам в те годы и в голову не приходило, что их «жизнерадостная» учительница пробыла более семи лет в советских концлагерях и появилась в Малоярославце потому, что не имела права приблизиться к столице, где жила до ареста, ближе чем на 100 км.

Вернувшись из лагерей, мама не говорила правды о себе ни нам, детям, ни окружающим людям, ни, тем более, своим ученикам. Мы слышали от нее только общие фразы о жертвах «колеса истории». Да и что она тогда могла еще сказать?

Двадцатый съезд партии лишь приоткрыл завесу, скрывающую истину о недавнем кровоточащем прошлом. Только в конце 1980-х, с приходом гласности, это прошлое заговорило в полный голос: казенным языком страшных документов.

Это, в первую очередь, приказы Ежова лета 1937-го: ныне знаменитый оперативный приказ № 00447 от 30 июля «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» и целая череда последовавших за ним. Номера и даты сразу врезались в память и теперь живут в ней наряду с такими черными цифрами истории, как «9 января 1905 года» или «22 июня 1941 года», как, собственно, и сотворенный этими приказами «37-й год». Большинство этих документов было обнаружено в архивах ФСБ и президента РФ летом 1992 года усилиями исследователей из Общества «Мемориал» и других ученых-архивистов. Теперь они опубликованы. Документально подтверждено и то, что само собой разумелось: приказы выпускались во исполнение принятых Политбюро ЦК ВКП(б) в начале июля 1937 года решений о массовой чистке «антисоветских элементов» в масштабах страны. Решения же эти разрабатывались лично Секретарем ЦК И. В. Сталиным; его подпись стоит под соответствующими протоколами.

По какому из ежовских приказов «прошел» наш отец Ким Чер Сан? Скорее всего ни по какому: жертвы массовых операций осуждались специальными «тройками» заочно. Отца же судила Военная коллегия Верховного суда СССР, состоявшая из председательствующего и двух военных юристов (ни прокурор, ни адвокат в имеющихся у нас копиях протоколов суда не значатся). По всей видимости, его даже привели на «заседание суда», которое продолжалось 15 минут. Военная коллегия массовыми операциями не занималась; по ее приговорам всего-то расстреляно чуть больше 40 тысяч человек — сущие пустяки. Для советских корейцев было разработано типовое обвинение: шпионаж в пользу Японии. По этому обвинению проходил и наш отец. Вынесенный приговор — высшая мера наказания — привели в исполнение в тот же день, 13 февраля 1938 года.

Протокол «суда» мы смогли увидеть и скопировать через много лет, когда в стране начали рассекречивать архивы ФСБ. Тогда же стали известны многие места казни и захоронения жертв политических репрессий 1930-1940-х годов в Москве и вблизи от нее. В изданной в 2000 году книге «Расстрельные списки. Москва, 1937-1941, «Коммунарка», Бутово» мы нашли фотографию отца и краткую справку о нем. Он был расстрелян на территории спецобъекта «Коммунарка», расположенного на 24-м километре Старо-Калужского шоссе. Сколько раз, ни о чем не ведая, мы проезжали мимо этой «зоны смерти» по дороге из Малоярославца в Москву и обратно...

В документальном фильме А. Колесникова и А. Липкова «Я к вам травою прорасту» (Киновидеостудия «Филмен», 2004) на основании свидетельств очевидцев, архивных документов, кадров кинохроники проясняется жуткая в своей простоте отработанность системы уничтожения людей на территории Бутово и «Коммунарки» в 1937-1938 годах: всех приговоренных к казни в тот же день сажали в специальные машины-душегубки и везли на эти «спецобъекты», где выводили группами, расстреливали, бросали в вырытые экскаваторами рвы, присыпали землей, выстраивали следующих... Этот страшный путь проделал и Ким Чер Сан, кореец, тридцати четырех лет от роду, беспартийный, редактор-переводчик Издательского товарищества иностранных рабочих в СССР.

Впрочем, последний путь отца был окончательно предопределен еще за десять дней до «суда» и казни, 3 февраля, когда члены Политбюро ЦК ВКП(б) Сталин, Молотов и Каганович утвердили очередные подготовленные НКВД списки. В одном из этих списков, где перечислено 110 человек, намеченных к «рассмотрению по 1-й категории» (т.е. к расстрелу), значится под № 34 и Ким Чер Сан. Так что Военная коллегия лишь отштамповала заранее вынесенный приговор.

Тем самым была, в сущности, решена и судьба нашей мамы: коль скоро ее муж был осужден Военной коллегией Верховного суда как «изменник», она автоматически подпадала под другой ежовский приказ — оперативный приказ НКВД СССР № 00486 «О репрессировании жен и размещении детей осужденных изменников Родины».

Согласно этому приказу, аресту подлежали все женщины, чьи мужья за принадлежность к «правотроцкистским шпионско-диверсионным организациям» были приговорены к расстрелу, заключению в тюрьмы или лагеря Военной коллегией Верховного суда или военными трибуналами. (Впрочем, предусматривалось и исключение: «п. 5. Аресту не подлежат: <...> жены осужденных, разоблачившие своих мужей и сообщившие о них органам власти сведения, послужившие основанием к разработке и аресту последних».)

Далее в приказе подробно разъясняется, что делать «в отношении каждой намеченной к репрессированию семьи», куда размещать «оставшихся после осуждения детей-сирот» еще не арестованных и ни о чем еще не подозревающих родителей.

Формальное осуждение ЧСИР («членов семей изменников родины») возлагалось на Особое совещание при НКВД, что сводило процедуру к минимуму. Арест — тюрьма — два-три формальных допроса — краткое «обвинительное заключение» (по сути — анкетная справка) — заочный приговор Особого совещания: заключение в лагерь на срок, установленный приказом № 00486 («не менее как 5-8 лет»). Сочинители приказа так торопились, что для дальних областей (Сибирь, Дальний Восток) предписывалась передача в центральные органы «обвинительных заключений» на жен врагов народа по телеграфу; так же, по телеграфу, ОСО сообщало приговор на места.

Заключенных Бутырской тюрьмы, где содержалась Нина Всесвятская, просто вызывали по очереди и объявляли «срока». Маму приговорили к пяти годам лишения свободы. О страшной участи мужа она не успела узнать. В 1956 году, как и многим семьям казненных, маме выдали справку о смерти Кима Чер Сана (якобы в 1944 году) без указания места и причины гибели.

Статья писателя и поэта Наума Коржавина в журнале «Континент», посвященная документам НКВД, «регламентирующим» Большой террор, заканчивается словами: «Этот год — 1937-й — <...> уже был не просто преступным безумием идеологии, как «красный террор», и не имитацией этого буйства, как коллективизация, а сознательным насаждением безумия в чистом виде».

На наш взгляд, это «безумие» имело самую прямую связь с революционным террором, взрастившим вождей, ни во что не ставивших человеческую жизнь, вошедших во вкус безнаказанного уничтожения людей. Революция и Гражданская война закончились, но карательные органы продолжали с прежней жестокостью устранять всех, кого прикажут, — соратников и противников, в одиночку и массами, периодически пожирая в том числе и самих себя. Просто расстрелы и заключение в концлагеря в стране, назвавшей себя социалистической, стали именоваться более благозвучно — «репрессиями».

Кампания, развернутая приказами лета 1937-го, отличалась от всех прочих невероятными масштабами, вовлекшими в лубянскую мясорубку сотни тысяч мирных граждан, зачастую совершенно далеких от политики. И еще, пожалуй, одним: в ходе этой кампании массовые аресты и казни окончательно становятся частью обыденной жизни страны, повседневной рутинной работой государственной машины. При чтении этих приказов содрогаешься не только от их содержания, но и от их буднично сухого канцелярского косноязычия: «антисоветские элементы разбиваются на две категории», «арестованные строго окарауливаются»... Язык нелюдей. Может быть, за бредовой фразеологией скрывалось неосознанное желание авторов облегчить себе свое палачество? «Элементы», «контингента» — вроде бы и не люди, с ними можно расправляться, поправ и законы, и собственную совесть.

Вакханалия 1937 года прекратилась почти ровно через год — осенью 1938-го. Прекратилась так же, как и началась, — одним росчерком пера: приказом № 00762 от 26 ноября 1938 года (тоже разработанным в порядке «осуществления Постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г.»). За четырнадцать месяцев вампиры насытились кровью сотен тысяч невинных и видом их разоренных гнезд. Главная цель террора была достигнута: народ стал запуганным и послушным, единоличная власть главного палача утвердилась окончательно. Да и лагеря с детприемниками переполнились. Можно было и передохнуть.

Как водится, были признаны «ошибки» и «нарушения революционной законности». Вину за них свалили на «проникших в НКВД и Государственную Прокуратуру врагов». Ежов с помощниками разделили участь своих жертв, а добрый дядя Берия отменил приказы своего предшественника как «утратившие силу».

Однако приговоры 1937-1938 годов силы своей не утратили. Почти все, кто «ошибочно» был отправлен в лагеря и на каторгу, продолжали отсиживать и пересиживать свои «срока». В том числе и Нина Всесвятская: ее пятилетний срок растянулся на семь с лишним лет.

После реабилитации мама часто говорила: «О нас когда-нибудь обязательно напишут книги». К счастью, это «когда-нибудь» наступило довольно скоро, и все вместе мы с огромным волнением читали в «самиздате» и «тамиздате» В. Шаламова, Е. Гинзбург, А. Кест-лера и многих других. В 1962 году страну потрясла повесть А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», опубликованная в «Новом мире».

Поток так называемой лагерной литературы не иссякает до сих пор, перехлестнув рубеж XX и XXI веков. Вот теперь и мы издаем книгу о маме. Почему?

Не только потому, что нашему поколению детей репрессированных все еще необходимо «избывать» события, которыми мы ранены на всю жизнь. Не случайно диссидентское движение возникло именно в этом поколении «рассерженных детей», которым осточертели ложь и гнет власти.

В нашей книге мы хотим показать, как молодой женщине удалось достойно перенести свалившиеся на нее беды, какие жизненные силы, впитавшиеся с детства, унаследованные от праотцев, помогли ей не просто выстоять самой, но и оставить светлый след в душах людей, с которыми ее сводила судьба, в сердцах и умах ее учеников. Многие из них стали замечательными учителями-словесниками, стремившимися, по их собственному признанию, быть максимально похожими на своего учителя.

Людей, генерирующих Зло, единицы. Ужасает число готовых на все исполнителей Злой Воли. Достаточно вспомнить, с какой подобострастной готовностью запрашивали руководители регионов в 1937 году разрешения у Центра увеличить «лимит на репрессирование» (в результате этой ретивости к ноябрю 1938 года было расстреляно людей в пять раз больше, чем планировалось приказом № 00447!).

У Добра служителей куда меньше, и голоса их часто слышны только тем, кому посчастливилось с этими людьми повстречаться. Из лагеря Добра была наша мама. Продлить на земле память о ней, увеличить круг общения с ней — вот то, что побудило нас составить книгу.

Кроме того, как сказал известный историк и публицист Ю. Каграманов, «история — это всегда знание о людях». Возможно, наша книга поможет будущему историку «вчувствоваться» в эпоху, уже более или менее удаленную во времени.

В составлении книги мы пошли по пути хронологического изложения событий в жизни мамы.

Мы использовали ее неоконченные воспоминания о детстве — записи, сделанные в простых школьных тетрадках характерным ее почерком с наклоном влево. Увы, часто дети, занятые сиюминутными делами, недостаточно чутки к своим родителям. Видимо, не встретив с нашей стороны заинтересованности, необходимой для такого труда памяти, мама перестала заполнять тетрадки, даже не завершив описания важного для ее становления периода жизни в Угодском Заводе. Ее воспоминания об этом времени дополняются записками ее дяди и младшей сестры.

Очерки маминых подруг по ГУЛАГу в какой-то мере восполняют не рассказанное мамой о лагерях и ярко дополняют ее устные воспоминания о великом «запроволочном братстве», о постоянном вдохновенном взаимопросветительстве.

В книге использованы документы, письма из семейного архива, мамины стихи, написанные в лагере и адресованные детям и взрослым.

О послелагерной жизни Нины Валентиновны рассказывается в очерках детей и внука, в ее собственных записках, найденных в архиве, в воспоминаниях учеников.

Наши вставки восполняют пробелы и связывают воедино отдельные части.

Рукопись книги была уже в редакции, когда в ноябре 2005 года мы пришли на фотовыставку Общества «Мемориал» в музее А.П. Чехова на Малой Дмитровке. Фотохудожник Николай Середа побывал в Казахстане на территориях бывших концлагерей, специально построенных для жен «врагов народа» в 1938 году. Самым крупным был Акмолинский лагерь жен изменников родины, тут же окрещенный заключенными именем «АЛЖИР» — такая «удачная», будто в насмешку над действительностью, получилась аббревиатура. Мы уже раньше слышали это ставшее историческим название (правда, не от мамы и ее лагерных подруг — они отбывали заключение вблизи Долинки, центра Карлага). На месте лагерей теперь поселки, города, и лишь кое-где обнаружил фотохудожник сохранившиеся знаки пережитого: колючую проволоку, сваленную в каменоломнях Карабаса, цементные столбы с остатками проволочного заграждения, тополиные аллеи, посаженные руками заключенных. Собравшиеся на выставке дети узниц сквозь слезы вглядывались в запечатленные фотокамерой казахстанские степи, сопки, восходы и закаты казахстанского солнца. Здесь много лет жили наши мамы, и выставка помогла нам, детям, через шестьдесят с лишним лет почти осязаемо ощутить себя на их месте.

Многим из нас подарили книгу «Узницы „АЛЖИРа"», подготовленную Ассоциацией жертв незаконных репрессий г. Астаны и Акмолинской области и Международным обществом «Мемориал». В ней помещены имена и краткие справки о 7257 женщинах, отбывавших срок в Акмолинском лагере. Среди них мы нашли имена почти всех героинь очерков, помещенных в нашей книге: Эстер Вайссанд, Нины Всесвятской, Нелли Гальперштейн, Нины Каминской, Веры Камионской, Иоланты Келен-Фрид, Елизаветы Кицмарашвили, Фанни Кривицкой, Елены Маркович-Кауфман, Полины Новицкой. Они прибыли одним составом из Сегежлага в Карлаг и были выгружены в Карабасе 20 августа 1941 года — все, кроме Елены Львовны Маркович, которую привезли в Карлаг тремя годами раньше. С ней мама познакомилась в резервации для бывших невольников, на «101-м километре» от Москвы, в городе Малоярославце.

Нашли мы в этой книге и имя Веры Петровны Брауде, находившейся в Акмолинском лаготделении с 1939 года. Через десять лет она нашла приют, также как и наша семья, в малоярославецком доме Ларисы Федоровны Чириковой.

Не оказалось в списках большого друга нашей мамы — Лидии Владимировны Домбровской.

Это были образованные, красивые, сильные духом женщины — тогда совсем еще молодые. Они помогли друг другу достойно пережить испытания и вышли не сломленными из этой неравной схватки со злом и его прислужниками.

Вот и все, чем мы хотели предварить эту книгу.

* * *

Выражаем глубокую благодарность за бесценную помощь в работе над книгой Татьяне Бахминой, Борису Беленкину, Марии Брауде, Наталье Васильевой, Александру Даниэлю, Марине Елистратовой, Всеволоду Журавлеву, Наталье Малыхиной, Альберту Ненарокову, Евгению Плешанову, Арсению Рогинскому, Светлане Фадеевой, Людмиле Флейшер.

Особенно благодарим за поддержку издания этой книги Владимира Захарова и Николая Скотникова.

К ПОСЕТИТЕЛЯМ САЙТА

Если у Вас есть интересная информация о жизни корейцев стран СНГ, Вы можете прислать ее на почтовый ящик здесь