НА ГЛАВНУЮ

БИБЛИОТЕКА

КОРЕЙЦЫ — ЖЕРТВЫ ПОЛИТИЧЕСКИХ РЕПРЕССИЙ В СССР. 1934-1938 ГГ.
КНИГА ДЕВЯТАЯ
Авторы проекта и составители:
КУ-ДЕГАЙ Светлана, КИМ Владимир Дмитриевич
Место издания: Москва
Издательство «Возвращение»
Год издания: 2007
Тираж: 500 экз.

Издание осуществлено при поддержке
Национального Института Истории Кореи
(National Institute of Korean History)

Содержание

Предисловие
Ли Владимир Фёдорович (Ли У Хё).
Этого забыть нельзя

Мартиролог

Цой Хорим

Автобиографические сведения

Список корейских партизанских отрядов, действовавших на Дальнем Востоке в 1919-1922 гг.

Письма, донесения военкома Цой Хорима

Фрагменты из архивно-следственных дел

Воспоминания родственников

Список сокращений

Источники и литература

Предисловие
Этого забыть нельзя

Итак, перед нами 9-томная летопись печали и скорби российских корейцев, прошедших в одной шеренге с другими этносами страны весь трагический путь советского ГУЛАГа. Один московский востоковед по поводу выхода очередных книг этой серии неизменно восклицает: «Сколько можно ворошить прошлое!» Ответ этому оппоненту может быть только один: «Об этом надо говорить и писать до тех пор, пока не будет завершена десталинизация и не будет сделано покаяние перед многими миллионами жертв тоталитарных репрессий и их потомками».

Каждый из прежних томов «Корейцы — жертвы политических репрессий в СССР» — это своего рода уникальная документальная летопись и научно-историческое открытие его составителей. И 9-й том продолжает эту традицию. В него наряду с краткими биографическими сведениями вошли новые малоизвестные материалы о мужественной борьбе корейского патриота Цой (Чхве) Хорима. Выходец из семьи бедного землепашца сумел с отличием окончить начальную корейскую школу, а затем уехать к своим родственникам в Маньчжурию, где продолжил свое образование в гимназии на китайском языке. По возвращении в российское Приморье работает учителем в корейских школах, пишет стихи и пьесы для самодеятельных групп, включается в движение антияпонского сопротивления. В мае 1919 г. для борьбы с японцами и защиты советской власти Цой Хорим в боевом содружестве с Хо Чеменом и Пак Менчхоном формирует в селе Раздольном корейский партизанский отряд численностью около 120 бойцов. Позднее отряд вошел в состав корейского партизанского батальона, а Цой Хорим назначается на посты командира роты, комиссара батальона, комиссара полка. В сентябре 1922 г. он выдвигается на высокую должность комиссара Реввоенсовета корейских партизанских отрядов Приморья. На всех этих постах Цой Хорим — непосредственный участник многих упорных боев с японскими интервентами и белогвардейцами. Его большой личный вклад в национальное освобождение Кореи подтверждается целой серией документов и, в частности, материалами Государственного архива Российской Федерации Дальнего Востока (РГАРДВ) — Фонд 3370, дело 77; Фонд 562, дело 2829; Фонд 3736, дело 1382; Фонд 562, дело 1936 и др.

К сожалению, славная биография Цой Хорима не нашла достойного места в последнем академическом издании на эту тему — «Российские корейцы в борьбе за независимость Кореи». М., Научная книга, 2004. Между тем нет никаких сомнений в том, что Цой (Чхве) Хорим заслуживает самой высокой государственной награды Республики Корея за выдающийся вклад в антияпонскую национально-освободительную борьбу, и в девятом томе на этот счет приведены новые убедительные доказательства.

Среди документов по рассматриваемой тематике — это различного рода архивные материалы, отражающие позиции Цой Хорима в период ожесточенного противостояния между корейскими военно-политическими течениями в начале 20-х годов. В первой половине 1921 г. Дальбюро РКП(б) провело в селе Красноярово Амурской области Всекорейский партизанский съезд, избравший Военный совет партизанских командиров с переподчинением командованию Народно-освободительной армии ДРВ. Партизаны, прибывшие ранее в Приморье из Кореи и Маньчжурии, были сведены в целях маскировки от японцев в «Сахалинский партизанский отряд». Но почти в это же время в г. Иркутске под эгидой исполкома Коминтерна формируется Корреввоенсовет (командующий — Н.А. Каландарашвили, начальник штаба — О Ха Мук), который в целях организации антияпонского освободительного похода в Корею через Маньчжурию потребовал подчинения ему всех корейских боевых частей. Между иркутским Корреввоенсоветом и амурским Военным советом партизанских отрядов развертывается ожесточенная схватка за привлечение на свою сторону корейских партизанских лидеров, И Цой Хорим оказался в самой гуще этой сложной и запутанной схватки. Как видно из архивных документов, приводимых в девятом томе, он уклонился от поспешного переподчинения Сахалинскому партизанскому отряду, что оказалось довольно дальновидным шагом. В конце июня проявивший партизанщину и неповиновение Сахалинский отряд был разгромлен и разоружен частями НОА ДРВ, и большая часть командного состава отряда была предана суду военного трибунала или утонула в водах Амура в попытке уйти в Маньчжурию. Так судьба спасла Цой Хорима от первой советской «мясорубки».

Но, избежав ужасную «амурскую трагедию», Цой Хорим после нескольких лет мирной жизни на ниве просвещения и журналистики в Посьетском районе Приморья, становится жертвой необоснованных тоталитарных репрессий. Первый раз сотрудники НКВД схватили его еще до массовых репрессий в стране 9 сентября 1936 г. Как ни изощрялись дознаватели, им не удалось приписать арестованному ярлык «контрреволюционера» и «шпиона». Слишком ясна и очевидна была мужественная биография подследственного, который жертвовал своей жизнью в борьбе против японско-самурайского деспотизма. Тем не менее Особое совещание при НКВД по Приморскому краю 9 сентября 1936 г. приговорило его к ничтожному по тем временам трехлетнему сроку, который он стойко отбыл в Усть-Ишимском концлагере на изнурительных работах в каменоломнях и на лесоповале. В ноябре 1939 г. он чудом обретает свободу и едет на новое местожительство в Узбекистан, а затем в Казахстан.

Здесь бывший партизанский командир, уникальный знаток трех восточных языков (корейского, китайского и японского) пытается вернуться к учительству и журналистике, наивно полагая, что самые страшные тюремные испытания остались позади. Но не тут-то было! 14 декабря 1939 г., когда центр направляет на места планы выявления «врагов народа», Цой Хорим арестовывается во второй раз и приговаривается по голословному обвинению в «шпионаже» в пользу иностранного государства к 8 годам каторги, которые он отбыл сполна в Краслаге Красноярского края. Обычно наказание по статье 58-10 Уголовного кодекса РСФСР предусматривало высшую меру наказания, но карателям не удалось обосновать ни одного обвинения, на основе которого Цой Хорима надо было расстрелять. Отбыв в Краслаге изнурительные и голодные 8 лет, он оказался в 1947 г. снова на свободе, но вновь ненадолго.

В ноябре 1949 г. Цой Хорим был арестован в третий раз и постановлением Особого совещания МГБ СССР за участие в некой «антисоветской шпионской организации» выслан в Красноярский край, где провел около 5 лет (до сентября 1954 г.). На этот раз освобождение Цой Хорима из каторжной ссылки продлилось вплоть до его кончины, 25 мая 1960 г. Цой Хорим был погребен на корейском кладбище в г. Аккурган Ташкентской области, где воздвигнута скромная каменная стела с надписью «Цой Хорим. Революционер. Патриот. Поэт». Много лет спустя, в сентябре 2006 г., родные и близкие Цой Хорима получат сухое извещение за № 14/20, в котором языком протокола сказано, что все тяжелые обвинения против него оказались несостоятельными и пострадавший полностью «реабилитирован». В извещении ФСБ России по Приморскому краю нет и тени намека на покаяние за 17 лет абсолютно беспочвенного пребывания пострадавшего в концлагерях и ссылке. А ведь такого рода покаяние — элементарная норма в любой цивилизованной стране, где на практике признается международное гуманитарное право. Более того, жертвы необоснованных политических репрессий получают возмещение не только за неисчислимый материальный, но и моральный ущерб. Ничего этого нет у нас прежде всего потому, что начавшаяся после XX съезда КПСС радикальная десталинизация, по меткому определению независимого депутата Госдумы нынешнего созыва Владимира Рыжкова, далеко не завершена, остановилась по существу на полпути. В рядах новой постсталинистской элиты немало таких, кто хотел бы вообще вычеркнуть из истории советского тоталитаризма все, что связано с трагической историей ГУЛАГа. Но подобные попытки обречены на провал. Ничто не может стереть из человеческой памяти неописуемые тюремные страдания наших предков, попавших под страшное колесо сталинско-бериевского тоталитаризма.

Семнадцать лет каторжной неволи не сломили духа Цой Хорима, хотя в корне подорвали его здоровье и физическое состояние. Несмотря ни на какие ухищрения дознавателей, он продолжал отстаивать свою абсолютную непричастность к «диверсиям» и «шпионажу» в пользу иностранного государства. «Я был арестован совершенно огульным обвинением...», — это слова из его автобиографии, написанной незадолго до смерти.

Жизненные судьбы жертв политических репрессий, краткие биографии которых приведены в девятом томе, охватывают все без исключения слои корейской диаспоры СССР. Это колхозники и студенты, простые рабочие и рыбаки, мелкие служащие и учителя, не только мужчины, но и женщины, не только советские граждане, но и корейцы — подданные Китая и других стран, временно оказавшиеся на советской территории. Весьма примечательно, что местный НКВД явно не справлялся с широкой кампанией по выявлению и уничтожению «врагов народа», и к ней привлекались охранные структуры погранвойск, регулярных частей армии и флота, где действовали свои чрезвычайные трибуналы. При этом тяжким «преступлением» объявлялось соучастие в работе любой культурно-просветительской организации этнического характера, принадлежность к группе «шанхайцев» или «иркутян» (т.е. сторонников двух фракций корейского комдвижения) или даже учеба в заведениях религиозного типа. Еще одна характерная деталь — многие жертвы политических репрессий осуждались на длительные сроки тюремного заключения с конфискацией имущества. У репрессированных изымались обычно домашние вещи: часы, кожаные куртки, охотничьи ружья, велосипеды, швейные машины, но были конфискации и более масштабного типа — рыболовецкие катера, различного рода транспортные средства. За редчайшим исключением в делах осужденных нет описи конфискованного имущества, и неясно, кому и когда передано это имущество. Стало быть, сама конфискация стала еще одной противоправной акцией карательных органов или своего рода скрытой формой чиновничьего мародерства.

Листая омытые слезами и кровью страницы 9-го тома, невольно задаешься вопросом: что вынуждало невинных узников советских карательных органов оговаривать и признавать себя в качестве «иностранных шпионов», «вредителей», «диверсантов», «изменников», «саботажников», «террористов», «контриков» и т.п.? Ответ на этот вопрос дает секретная директива Сталина, направленная во все местные органы власти 10 января 1939 года. В ней говорилось: «ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение физического воздействия в практике НВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦКВКП(б)... все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей социалистического пролетариата и притом... в самых безобразных формах. Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуманна в отношении заядлых агентов буржуазии, заклятых врагов рабочего класса и колхозников? ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь в виде исключения в отношении явных и неразоружившихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод». («Известия ЦК КПСС». М., 1989, № 4, с. 145.)

Получив такого рода «благословение сверху, тупые и невежественные в своей массе каратели вступили на путь беспредела, который потрясает своей бесчеловечностью. Именно через такой Ад прошли многие выдающиеся деятели отечественной культуры — Михаил Кольцов, Осип Мандельштам и др. Страшным пыткам были подвергнуты необоснованно арестованные корейцы — командиры Красной Армии.

Чудом выжившие после Дантова ада советских следственных изоляторов узники поведали миру о тех ужасных, нечеловеческих истязаниях, которые применялись по отношению к ним в ходе следственного дознания. При этом сказывалось, конечно, люмпен-пролетарское происхождение и крайне примитивный культурно-образовательный уровень подавляющей массы сотрудников силовых структур. Косвенно об этом можно судить по данным «Всесоюзной переписи населения 1939 года», которые, кстати, были засекречены вплоть до 1994 года. В ходе переписи были выявлены поразительные факты, характеризующие профессиональный уровень чиновников советского государственно-партийного аппарата. Более половины госчиновников и должностных лиц имели лишь начальное образование и нигде не учились. Высшее образование среди властвующих чиновников имели лишь 6%. Среди чиновников, занимавших посты прокуроров и судей, около половины имели образование ниже среднего и лишь 12 % — высшее образование. Люмпенский состав силовых структур определял во многом и нормы их служебного поведения, методы допроса политзаключенных. Они граничили с диким средневековьем, варварством и беспределом, хотя прикрывались с фасада интересами обеспечения «революционной законности и правосудия».

Обращаясь к трагической истории политических репрессий в бывшем СССР, невольно наталкиваешься и на другой вопрос: каким образом само существование империи ГУЛАГа уживалось с высокими и светлыми идеалами сталинистского социализма? Ведь некоторые сведения, опубликованные на этот счет в независимых органах печати, поистине ошеломляют. В лаконичной публикации еженедельника «Аргументы и факты» от 22 июня 1990 г. сообщалось, что только с 1 января 1935 г. по 22 июня 1941 г. в СССР было арестовано более 17 млн. человек, из которых более 7 млн. человек (население целого государства) расстреляны на основании статьи 58 УК РСФСР. «Я не могу этому поверить, но никто не опроверг публикацию», — писал по этому поводу известный литератор Лев Разгон. Осмыслить социальную, юридическую и психологическую природу тотальной системы сталинских репрессий пытались в последние годы многие отечественные и зарубежные ученые-правоведы, но, пожалуй, наиболее глубокое исследование на этот счет провел А.С. Смекалкин, профессор Уральской государственной юридической академии, в статье «ГУЛАГ как важный фактор экономического развития СССР...» («Государство и право», М., 2007, № 1, с. 92-102).

Провозгласив грандиозные планы строительства «социалистического рая» в одной отдельно взятой стране, кремлевские вожди столкнулись с громадным дефицитом рабочей силы, ресурсы которой были основательно подорваны первой мировой войной, Октябрьской революцией 1917 г., гражданской войной и массовой эмиграцией. По мере укоренения тоталитарного строя пенитенциарная система все активнее рассматривается как один из серьезных источников дешевой, почти даровой, рабочей силы, которую огромными массами можно быстро перебрасывать на любые стройки социализма. В итоге оказалось, что в 30-50-х гг. в СССР не было ни одной крупной народнохозяйственной стройки, которая была бы возведена без труда каторжан, часть которых именовалась «спецпоселенцами», «спецпереселенцами» и т.д.

В упомянутой выше публикации приводится следующий неполный перечень объектов, сооруженных в основном руками узников ГУЛАГа: Беломорканал (1932), Волгоканал (1936), Волго-Дон канал (1952), железнодорожные линии: Котлас-Воркута, Рикасита-Молотовск, Салехард-Игарка, Караганда-Моинты-Балхаш (1936), Тайшет-Лена (начало БАМа), Комсомольск-Совгавань, автотрасса Москва-Минск (1937-38), Куйбышевская ГЭС, Нижне-Туломская ГЭС (близ Мурманска), Усть-Каменогорская ГЭС, Балхашский медеплавильный комбинат (1934-35), Соликамский комбинат, Магниторский металлургический комбинат, Кузнецкий металлургический комбинат и даже здание МГУ им. Ломоносова (1950-53). Почти на всех этих объектах трудились заключенные из числа российских корейцев и других этнических диаспор. Использование подневольного труда узников ГУЛАГа кремлевские вожди считали обычной нормой тоталитарного правопорядка. Хорошо известны слова В.М. Мо-лотова по поводу использования принудительного труда заключенных, произнесенные на VI съезде Советов: «Мы делали это раньше, делаем теперь и будем делать впредь. Это выгодно для общества. Это полезно для преступников...» («Известия». М., 1931, 9 марта). Как известно, сам Молотов только в 30-е годы лично завизировал осуждение к «ВМН», т.е. расстрелу нескольким тысячам политических заключенных.

К началу 40-х годов «империя ГУЛАГа» насчитывала 425 исправительно-трудовых колоний, включая 170 промышленных ИТК и 50 колоний для несовершеннолетних, в которых насчитывалось более 1,6 млн. заключенных. Производственные функции выполняли два специальных управления лесной и горно-металлургической промышленности, отдел топливной промышленности НКВД. ГУЛАГ обслуживал рабочей силой 17 ведущих отраслей народного хозяйства страны, и его ежегодная продукция оценивалась в 2,6 млрд. руб. в отпускных ценах того времени.

Без подневольного труда противозаконно репрессированных не обходилось ни одно крупное народнохозяйственное предприятие. Как обоснованно пишет А.С. Смекалкин в упомянутой выше статье: «Вопрос о том, за счет чего были достигнуты грандиозные экономические результаты на стройках социализма в условиях коммунистического режима, ранее не поднимался на страницах печати. Отмечались только небывалый результат производительности труда советских людей, высокий уровень сознательности и любовь к социалистической Отчизне. Но пришло время, туман рассеялся, и открылась неприглядная картина потерь сотен тысяч заключенных в СССР, на костях которых в значительной мере были построены основы социализма».

Если это правовое суждение верно, то логически возникает другой вопрос, не был ли сталинский режим в бывшем СССР самым античеловечным и преступным за всю долгую историю страны, которая знала в прошлом не один эпизод государственного терроризма.

Превращение силовых структур в одного из главных «подрядчиков» советского государства в народнохозяйственном строительстве привело к тому, что система НКВД превращается в своего рода всесильное и всеподавляющее «государство в государстве». (В некоторых районах именно назначенец НКВД, как, например, начальник т.н. «Дальстроя» в г. Магадане, воплощал всю полноту власти.) К началу 40-х годов в ведении тюремного управления НКВД находилось 712 тюрем, причем некоторые из них представляли собой сущий ад. По свидетельству писателя Р.В. Иванова-Разумника, в известной Бутырской тюрьме в Москве еще в 1933 г. сидело лишь 3 тыс. человек. Однако позднее туда было брошено около 30 тыс. узников, что превращало жизнь заключенных в тяжелую пытку. Сам писатель оказался в камере, где находилось 72 узника.

Превращая несчастную страну в огромную тюремную казарму, бериевско-сталинские каратели с начала 30-х годов придают политическим репрессиям «плановый характер», словно речь шла о выпуске промышленной продукции или заготовке картофеля. С этого времени НКВД направляет областным (краевым), а те в свою очередь районным управлениям строгие разнарядки на выявление и аресты «врагов народа». Такого рода планы на практике не только успешно выполнялись, но нередко и перевыполнялись. Один из бывших карателей НКВД Гоглидзе признал на суде, что для Грузии тогдашний глава НКВД В. Ежов установил обязательную «норму» казни «врагов народа» в 1500 человек. В 1937-38 гг. особая тройка НКВД рассмотрела в Грузии дела 30 тыс. политических заключенных, их которых 10 тыс. были приговорены к высшей мере наказания. По данным Управления ФСБ по Свердловской области, в 1937-38 гг. на территории области по обвинению в шпионаже было арестовано более 23 тыс. человек, из которых 5552 заключенных были приговорены к расстрелу. Расстрельные списки по Свердловской области содержат немалое число российских корейцев... Массовые казни ни в чем не повинных узников трусливо совершались в глубокой тайне в строго засекреченных могильниках. Найти сегодня индивидуальные могилы невинно убиенных, несмотря на самые отчаянные усилия «Мемориала», невозможно. (И как здесь не вспомнить примеры других стран, где трупы казненных после умерщвления по решению суда выдаются их родственникам для захоронения на кладбище).

Девятитомная серия «Корейцы — жертвы политических репрессий в СССР» — серьезное творческое достижение его соавторов, составителей, редакторов, научных консультантов и оформителей этого уникального издания, по которому немало нынешних потомков необоснованно репрессированных натыкаются на сгинувшие в небытие следы своих предков. Хотелось бы выразить глубокую признательность Национальному институту истории Кореи Республики Корея за спонсорскую поддержку кропотливой работы по подготовке и изданию этих уникальных книг и выразить надежду, что в обозримом будущем 10-томник будет переведен и издан на корейском языке.

ЛИ Владимир Федорович (ЛИ У Хё),
профессор, доктор исторических наук, заслуженный деятель науки РФ
Апрель 2007 г., г. Москва

Автобиографические данные

Цой Хорим, 1896 года рождения, уроженец Кореи провинции Хамгён-Букто уезда Мусан села Пунсан (по архивно-следственному делу), выходец из крестьянской семьи, имел высшее образование.

С 1918 года по 1922 год боролся за установление советской власти на Дальнем Востоке. Организатор партизанского движения, прошел путь от командира роты до комиссара полка.

В 1922 году был членом Реввоенсовета корейских партизанских отрядов в Приморье.

Верил в продолжение борьбы за освобождение Кореи от японских захватчиков после окончания Гражданской войны в России.

Журналист, педагог, поэт, работал в редакциях дальневосточных газет и журналов.

Арестован 9 сентября 1936 года в г. Владивостоке по обвинению по ст. 58-10 УК РСФСР. Осужден Особым совещанием при НКВД СССР на 3 года лишения свободы. Отбывал наказание в Уш-Ишимском исправительно-трудовом лагере.

Арестован вторично 14 декабря 1939 года Кзыл-Ординским УНКВД по обвинению по ст. 58-10, проживал в г. Алма-Ата, работал журналистом. Особым совещанием НКВД СССР 26 октября 1940 года приговорен к 8 годам лишения свободы. Отбывал наказание в Краслаге Красноярского края. Освобожден 16 ноября 1947 года.

Арестован в третий раз 2 ноября 1949 года по обвинению в участии в антисоветской шпионской организации.

Особым совещанием МГБ СССР осужден на поселение в Красноярский край. С февраля-марта 1950 года по 2 сентября 1954 года был рабочим на Б. Улуйской электростанции.

Умер 25 мая 1960 года.

О старшем брате Цой Хориме

Печатается с сохранением особенностей авторского изложения.

Вот, что знаю о старшем брате — это по его личному рассказу, часть которого я записал при его жизни.

Цой Хорим родился в 1896 году в Северной Корее, провинции Хамгён-Букто. Окончил начальную школу на отлично, затем окончил гимназию, работал учителем начальных классов. Работая учителем, писал стихи, пьесы, повести; опубликовали его стихи, пьесы в корейских газетах. Народ на его стихи начал сочинять песни.

Создавал партизанские отряды в Сучанском, Ольговском, на станции Иман, боролся против белогвардейцев и японских империалистов. Участвовал в боях со своим отрядом с белогвардейцами и японскими захватчиками, по всему Приморскому краю и не только с корейским партизанским отрядом, но и русскими партизанскими отрядами.

Вот, что он сам вспоминал о боях его партизанского отряда.

«После объединения с Анучинским отрядом Шевченко, мы вместе и слаженно вели боевые действия. Через некоторое время нам поручили с ревкомом съездить в Сучанскую долину для обследования небольших партизанских отрядов, разбросанных по тайге. 20 ноября 1921 года мы перешли небольшой перевал и оказались в селе Фроловка. В этом уютном селе обосновался на отдых ревком, а наш отряд прошел чуть дальше, в корейское село Синенгоу, неподалеку от Николаевки. Не успели мы еще перекурить, как напали белогвардейцы. Силы были почти равными, нас, может, даже чуть больше. Недолгим был бой. Остатки уцелевших белогвардейцев начали отступать в сторону Сучана, где в то время находились японцы. Пришлось нам вернуться в Анучино и идти в Молчановку, расположенную под перевалом. Местные жители рассказали нам, что за день до нашего прихода прибыл крупный отряд белогвардейцев, и отряд Шевченко без боя ушел в неизвестном направлении.
Вскоре наш отряд получил из ревкома от Леушина сообщение, что все партизанские отряды отступают к Амуру через Иман. Туда же двинулись и мы. Дорога была трудной —дремучая тайга, сопки, и все же мы довольно быстро продвигались вперед. В тот же день отряд прибыл в село Яковлевку, где застал батальон Пальцына и Кукушкина, который уже покидал село. На дороге из Анучино встретили конный отряд под командой Полякова сабель в пятьдесят. Они стали нашими попутчиками и рассказали, что, когда белые вошли в Анучино, отряд Шевченко занимался боевой учебой со своими конниками за мостом через реку Даубихе. Местные жители сообщили им о приходе белогвардейцев, и бойцы Шевченко сумели уйти в безопасное место.

Когда отряд приблизился к Иману, у нас, командования партизанского отряда, созрел план наступления на город. Наш отряд поддержали отряд Полякова с конниками и часть батальона Пальцына.

Весь день 5 февраля 1922 года партизаны были в пути, к вечеру они пришли в село Лукьяновка, где остались на ночлег.

На рассвете 6 февраля 1922 года партизаны вышли на окраину города, переправились через Кедровку и оказались в Имане.

Но неожиданно нанести удар не удалось. Противник, видимо, получил информацию о нашем наступлении. Белые хорошо укрепились и встретили нас огнем. В первой же стычке погиб Поляков.

Кавалеристы, около 200 сабель из русских и корейских партизан, развернулись в наступление, поломали боевые порядки белых, которые стали отступать. Шквальный пулеметный огонь бойцов нашего отряда и других корейских партизанских отрядов остановил противника в открытом поле.

Партизаны овладели городом. Почта, телеграф, железнодорожная станция и банк были в наших руках. Отряд разгромил гарнизон, взяв трофеи. В этом бою партизаны потеряли 12 товарищей, 13 были ранены. Участники Гражданской войны на Дальнем Востоке помнят, что в ноябре 1921 года во всех партизанских районах Приморья наблюдалось отступление партизанских отрядов. Это подтверждает и специальная комиссия, назначенная для выяснения причин поражения главных сил партизан Приморья.

А вот в своем докладе, руководитель военного совета Анучинского партизанского района Леушин, который он послал вновь назначенным членом военсовета партизанских отрядов Приморья товарищам Фигонтову и Пшеницыну, сообщал, что «всего в строю осталось около пятисот человек, из которых боеспособных не более ста пятидесяти человек». Мой старший брат Цой Хорим с грустью рассказывал, что высшее руководство в партизанском движении Приморье были раздоры между отдельными группировками за занятие высшего руководства в партизанском движении, к тому же у руководства партизанского движения Приморья стояли некомпетентные люди, не было четкого взаимодействия между регулярной армией и партизанскими отрядами. А между партизанскими отрядами также были раздоры. Русские партизанские отряды считали, что цель — освобождение Приморья от белогвардейцев и иностранных интервентов, а корейские партизанские отряды основной целью ставили освобождение Кореи; официальное военное руководство и официальная власть обещали корейцам, что после освобождения Приморья помогут освободить Корею от японского гнета. Большинство корейцев и подавляющее большинство бойцов корейских партизанских отрядов верили этим лживым обещаниям. Об этом мой брат неоднократно рассказывал в узком кругу своих товарищей.

В истории партизанского движения в Приморье участие корейцев в освобождении Дальнего Востока от иностранных интервентов корейцы принимали самое активное участие и они вошли в летопись исторических событий на Дальнем Востоке, подтверждается в многочисленных архивных документах.

В 1920 году японские интервенты, используя слабость советской власти, ультимативно потребовали распустить корейские партизанские отряды и выдать японским властям наряду с другими видными деятелями партизанского отряда в том числе и Цой Хорима.

С двадцатью наиболее стойкими своими товарищами Цой Хорим перебрался на Амур в г. Свободный, где они вошли в состав корейского партизанского стрелкового батальона. В 1920 году Цой Хорим был командиром роты, комиссаром батальона, в 1921 г. — комиссаром полка. Видный армейский политический работник Цой Хорим избирался членом Амурского обкома партии, а с 5 сентября 1922 г. стал комиссаром Революционного военного совета корейских партизанских отрядов Приморья.

С сентября по декабрь 1922 года Цой Хорим также был военкомом уездного центра Анучино. Он непосредственно участвовал во многих боях против интервентов и белогвардейцев.

После окончания Гражданской войны Цой Хорим трудился в Посьетском районе. Прекрасно зная 3 языка: корейский, русский и китайский, — он вел большую партийно-воспитательную и идеологическую работу.

Он был редактором корейской газеты «Авангард», выходящей во Владивостоке на корейском языке. Писал стихи, поэмы, романы. К сожалению, во время неоднократных арестов эти книги сожжены и уничтожены.

Написанная им поэма «Сибирия чертохан», состоящая из 124 куплетов, которая была опубликована в альманахах, старшее поколение до сих пор поёт.

В 1937 году был арестован, затем реабилитирован, затем опять арестован, якобы за шпионаж, отбывал меру наказания в Красноярском крае, был освобожден и реабилитирован, проживал в Аккурганском районе у меня дома, восстановлен в рядах партии, получал персональную пенсию. Похоронен на Аккурганском корейском кладбище у подножия мемориального комплекса погибших аккурганцев во Второй мировой войне. После освобождения к нему приезжали многие соратники, по партизанскому движению, приезжали ученые, писатели, неоднократно бывал в Москве. По всей вероятности отдельные ученые и исследователи допустили неточность в его биографии, якобы он родился в Приморье в небольшой деревне близ Уссурийска. Мои воспоминания как среднего брата являются более правдивыми и точными, т.к., живя у меня, он много рассказывал, я кое-что записал, кое-что запомнил на всю жизнь.

ЦОЙ Николай

Цой Николай, корейское имя — Цой Дю-Ок, родился в 1913 году в г. Сучане Приморского края. Учился в школе комсомольской молодежи, на рабфаке в г. Владивостоке и после окончания Ташкентского гидромелиоративного техникума работал в системе водного хозяйства в Аккурганском районе Ташкентской области, на пенсии с 1975 года (прим. сост.).

С течением времени в памяти стираются чудовищные преступления сталинского режима, но и сейчас нельзя читать эти документы про жертв тотальной политической репрессии без содрогания

Печатается с сохранением особенностей авторского изложения.

Я, Родион Цой, 1932 г.р. являюсь родным племянником Цой Хорима (отец мой — его младший брат).

Я родился в селе Казанское Сучанского района Приморского края в семье крестьянина-бедняка. Меня в двухлетнем возрасте мои родители отдали старшему брату Цой Хориму, т.к. у него не было сына. А сколько слез моя мама пролила за эти годы, знает один бог. У дяди была дочь в Северной Корее, а также племянницы. После окончания 2-й мировой войны, образования КНДР моя двоюродная сестра разыскала наш адрес (отец же был в тюрьме). Это было возможно, потому что ее отец был широко известен среди корейского населения как один из руководителей партизанского движения против японских оккупантов и русских белогвардейцев на Дальнем Востоке, как журналист, поэт-песенник, писатель. Мы с сестрой переписывались до конца 90-х годов прошлого века. Она писала, что одна из ее дочерей преподает в Пхеньянском университете. Судя по письмам, она тоже настрадалась в период японской оккупации в Корее, она пишет, что ее глаза всегда мокрые, будто они родились среди озер.

Когда дядю арестовали в первый раз, в 1936 г. он был осужден особым совещанием при НКВД СССР в г. Владивостоке как СОЭ (социально опасный элемент) на три года лишения свободы. Меня тетя Ольга (жена дяди) привезла в родной дом. С тех пор мы не располагали никакими сведениями о ней, т.е. мы больше не встречались. Может, ее тоже арестовали, как жену «врага народа» и направили в лагерь, где могла умереть.

В 1939 г. дядю освободили из тюрьмы, он вернулся к нам в колхоз «Кумарал» Талды-Курганской области и жил у нас. Некоторое время он работал учителем начальной школы в колхозе, а в декабре 1939 г. повторно арестовывают его Кзыл-Ординским УНКВД по надуманному обвинению за шпионаж в пользу японской разведки. Отбывал меру наказания в Красноярском крае и был освобожден в ноябре 1947 г.

В конце 1948 г. в 3-й раз арестовывают и Особым совещанием МГБ СССР был осужден к ссылке на поселение в Большеулуйский район Красноярского края. Освобожден в сентябре 1954 г.

После смерти Сталина в 1956 г. тысячи «врагов народа» за отсутствием состава преступления оправданы, в том числе мой дядя Цой Хорим. Восстановили членство в партии, стал персональным пенсионером союзного значения. Но потерял самое дорогое — здоровье, за длительный полуголодный период тюремной жизни, пыток.

Однажды я был невольным свидетелем разговора матери с дядей. Он со слезами на глазах рассказывал, как его подвергали самой жестокой изощренной пытке, чтобы выбить признания, что он «враг народа», шпион японской разведки. Например: его держали зимой часами в холодной воде по грудь — ни сесть, ни отдохнуть. Не было ногтей на руках — все стерлось о кирпичную стенку. Тот, кто не выдерживал эти пытки, подписывал протоколы обвинения, на следующий же день были расстреляны. Семьи родственников «врагов народа» также расстреливали или ссылали в лагеря в Сибирь.

Как-то помню, он говорил, что выжил в условиях голодного лагерного режима из-за того, что знал много съедобных трав (он по специальности агроном). Это одуванчик, пастушья сумка, полынь обыкновенная, цикорий, папоротник и другие. Он их собирал, варил суп, ел сырыми — что было существенной добавкой к скудной тюремной похлебке. Это было средством спасения и выживания.

После освобождения из ссылки несколько раз ездил в Москву, чтобы реабилитироваться. Братья его отговаривали: «Зачем тебе это надо». Он сказал: «Надо! Надо восстановить своё доброе имя ради вас моих родственников: братьев, сестёр, многочисленных племянников, внуков. Чтобы это пятно родственника — «врага народа» не легло на вашу дальнейшую жизнь». Потом понял, что это было весьма мудрым поступком.

Когда реабилитировался полностью, он сказал, что теперь может спокойно умереть.

Умер он 25 мая 1960 г. от рака легких. Похоронен на корейском кладбище в г. Аккургане.

Он был членом ВКП(б) 1918 г., членом Союза писателей СССР, редактором газеты «Авангард», выходившей в г. Владивостоке на корейском языке. Он написал много стихов, положенных на музыку, пьес, поэм, но к сожалению, во время многократных арестов (все что было написано на корейском языке) были сожжены и уничтожены НКВД. Может быть у кого-то еще осталось в альбоме для песен и его песни. Как-то в конце сороковых годов прошлого века мне в руки попался литературный альманах «Родина трудящихся» на корейском языке, где была опубликована поэма моего дяди Цой Хорима «Сибирия чертохан» («Сибирская железная дорога». — Перевод мой), состоящая из 124 куплетов. Кто жив и здоров из старших поколений, до сих пор помнит и даже поет. Эта поэма, дядя сказал, была написана, когда ехал из Владивостока в Москву по сибирской железной дороге на курсы Красных профессур.

Я по рекомендации дяди поступил в Ташкентский институт (ТашГосМИ) и окончил его в 1957 г. Так я стал врачом. Он говорил, что врач нужен и на воле и на зоне.

В 1963 г. я успешно защитил диссертацию на соискание учёной степени кандидата медицинских наук и стал первым кандидатом медицинских наук среди корейцев Узбекистана. Более 30-ти лет преподавал врачам в Ташкентском институте усовершенствования врачей в качестве ассистента, затем доцента кафедры инфекционных болезней. За это время я подготовил более одной тысячи высококвалифицированных врачей-инфекционистов со всего бывшего Советского Союза. Так я выполнил наказ дяди Хорима.

ЦОЙ Родион

К ПОСЕТИТЕЛЯМ САЙТА

Если у Вас есть интересная информация о жизни корейцев стран СНГ, Вы можете прислать ее на почтовый ящик здесь