КОРЕЙЦЫ — ЖЕРТВЫ ПОЛИТИЧЕСКИХ РЕПРЕССИЙ В СССР. 1934-1938 ГГ.
КНИГА ПЯТАЯ
Автор проекта и составитель: КУ-ДЕГАЙ Светлана
Место издания: Москва
Издательство «Возвращение»
Год издания: 2004
Тираж: 500 экз.

Издание осуществлено при поддержке Ким Эрнеста,
внука репрессированного Ким Ин Хака,
расстрелянного 9 ноября 1938 года в г. Кзыл-Орде Казахской ССР

Содержание:

Из писем Ни Веры Ильиничны

Мартиролог

Фотографии из архивно-следственных дел

Из оперативного приказа НКВД СССР № 00486 от 15.08.1937 г.
«Об операции по репрессированию жен и детей изменников Родины»

Пак Александр Никифорович.
Через детский дом

Ким Галина Ивановна.
Возвращение Ок-Чун

Письма из лагеря

Из семейного архива Кимов-Всесвятских «От далекой мамы...»

Архивные источники и литература

Через детский дом...

Пак Александр Никифорович, сын Пак Никифора Александровича (биографическая справка — в первой книге), разделил участь миллионов детей репрессированных родителей, превращенных в сирот по воле государства.

Маленький человек, лишенный родителей, помещался в спецприемник-распределитель, затем переправлялся в детский дом и находился под постоянным надзором НКВД.

В детские дома детей помещали под охраной, зачастую с колючей проволокой и обязательно не там, где жил ребенок до ареста его родителей, а в других областях, краях, республиках.

Выход детей из детского дома на свободу по окончании учебы или достижения совершеннолетия мог произойти только по специальному разрешению НКВД.

О себе. После ареста моих родителей — отца Пак Никифора Александровича (14 марта 1938 г.) и матери Пак Тен Сук (26 апреля 1938 г.) меня направили в Даниловский детприемник.

В докладной записке майора госбезопасности Люттенгурта на имя комиссара 3-го ранга начальника 3-го отдела ГУГБ НКВД Николаева-Журида сообщалось, что после ареста родителей остался шестилетний сын.

Меня хотела забрать соседка, одна добрая женщина, но не успела. Когда она пришла в детприемник, меня уже там не было. В Даниловском детприемнике я был всего три дня. Меня переправили в детский дом в г. Мерефа Харьковской области.

В августе 1939 года мне исполнилось 8 лет и я должен был учиться в школе. Очередным местом моего пребывания был детский дом им. Г.И. Петровского. Он находился в бывшем поместье князя Святополка-Мирского в селе Гиевка, в 3 км от г. Люботин Харьковской области. Здесь содержались и учились в школе сыновья репрессированных руководящих работников НКВД Прокофьева, Молчанова и др.

В этом детском доме я пробыл с осени 1939 до начала августа 1941 года. Началась война. Нас эвакуировали в Сталинградскую область в город Серафимович.

Затем, с приближением фронта военных действий к городу Сталинграду (ныне Волгоград), в августе 1942 года наш детский дом эвакуировали еще дальше в тыл, на Урал.

Часть детского дома отправили в Соликамск, я же попал в детский дом в поселке Очёр Молотовской (ныне Пермской) области. Мне тогда было 11 лет.

В Очёре я пробыл до августа 1945 года, а затем — два года учебы в ремесленном училище № 26 в поселке Павловском, который находился в 9 км от Очёра.

Получив специальность слесаря-ремонтника 3-го разряда, с августа 1947 года я начал работать (точнее, меня направили работать) в г. Молотов на авиамоторном заводе № 19 им. Сталина (ныне Пермский моторный завод).

Все эти годы я получал от мамы письма. Она находилась сначала в ИТЛ в Долинке под Карагандой, а затем на поселении в Казахстане. Разумеется, все эти годы мне не было известно, что она находится в заключении, нам это знать было не положено.

На все запросы мамы в НКВД, где находится ее сын в очередной раз после перемещения, она четко и незамедлительно получала ответ: знали точно, где я нахожусь.

И вот так все мое детство прошло в специальных детских учреждениях.

В 1947 году мне удалось уволиться с завода и уехать в Кзыл-Орду Казахской ССР к матери, где она находилась в бессрочной ссылке.

Через 11 лет в возрасте 17 лет я встретился с мамой.

Она настояла на том, чтобы я продолжил образование. Сначала окончил среднюю школу, затем в 1957 году — Кзыл-Ординский педагогический институт им. Гоголя по специальности «русский язык и литература». После окончания института работал в Кзыл-Ординской областной библиотеке главным библиографом.

Моих родителей реабилитировали в 1957 году, отца посмертно, а в 1962 году мы с мамой вернулись в Москву.

В 1962 годуя поступил на работу в Государственную публичную научно-техническую библиотеку при Госкомитете по науке и технике, где я работаю и по сей день в должности заведующего сектором по стандартизации и форматной технологии.

В 1965 году женился. Мою жену зовут Пак Елизавета Дмитриевна. Она окончила экономический факультет МГУ, сейчас работает переводчиком, имеет сертификат ЮНЕСКО переводчика международной категории. У нас есть сын Сергей, он специалист по таможенным процессам, имеет высшее коммерческое образование, его жена Ольга по национальности русская. У Серёжи и Ольги есть четырехлетняя дочь Маша (наша внучка).

О маме. Моя мама Пак Тен Сук родилась в 1909 году в городе Инчоне Кореи в семье типографского рабочего. В 1930 году вышла замуж за моего отца, коммуниста-подпольщика. Опасаясь ареста японской полицией, мои родители нелегально эмигрировали в СССР. В 1931 году в Москве у них родился сын, то есть я.

Очень часто из-за постоянных отъездов отца мама оставалась одна с ребенком, т.е. со мной. Во время его отсутствия специальный курьер из НКВД привозил зарплату отца домой.

После ареста отца (14 марта 1938 года) мама стала работать золотошвеей на швейной фабрике при НКВД. Работу давали на дом, обшивала нашивки, петлицы. Проработала она так всего один месяц.

26 апреля 1938 года арестовали и ее, как «жену врага народа». Распоряжение подписал зам. наркома внутренних дел СССР ст. майор госбезопасности Рыжов.

Восемь лет исправительно-трудовых лагерей в Долинке. (Долинка — поселок в Карагандинской области в Казахской ССР, расположен в 21 км к западу от ж. д. станции Карабас и в 30 км к юго-западу от Караганды, где был организован лагерь для жен «изменников родины», так называемый, как они сами его назвали АЛЖИР — Прим. сост.).

Жуткая стужа, пронизывающий ветер в степи зимой, изнурительная жара летом. Многие из женщин никогда раньше не делали никакой физической работы. Жены ответственных партийных работников, работников НКВД, командиров Красной Армии, просто жены своих репрессированных мужей...

Сейчас трудно нам представить, как женщины валили лес, укладывали шпалы, рыли землю в других подобных местах, но еще сложнее представить женщину-чабана в тюремной одежде...

Всю войну мама провела верхом на лошади, пасла овечьи отары. За потерю хотя бы одной овцы назначался дополнительный срок.

Я помню, как рассказывала мне она, волки загрызли нескольких овец и маме могли добавить срок. Помог заключенный ветеринар-грузин, который был осужден по 58-й статье: он написал справку о том, что овцы погибли от болезни. Потом мама часто вспоминала этого человека с благодарностью. В результате этой работы мама заболела хроническим бруцеллезом.

Женщин, занятых на других работах, часто лишали пайка из-за невыполнения ими нормы, они голодали, умирали. Моя мама как могла помогала некоторым выживать, она была бригадиром, а за бригадирство давали дополнительный паек: один килограмм хлеба...

Один раз в три месяца она писала мне письма в детдом. Это называлось «переписка на общих основаниях», разумеется, она скрывала от меня, где она находится, писать правду не разрешалось. Она мне писала, что находится временно в «командировке» и что скоро возьмет меня из детского дома. На все запросы об отце ей отвечали, что он отбывает наказание и переписка с ним запрещена (10 лет без права переписки).

Мама так и не узнала, что отец был расстрелян еще в 1938 году, потому что даже с реабилитацией отца в 1957 году она получила ложную справку о том, что он умер в 1943 году, находясь в заключении.

Находясь на вечном поселении в Кзыл-Орде Казахской ССР, мама зарабатывала на жизнь в швейной промартели, борьба за выживание продолжалась, и еще надо было меня, детдомовца-беспризорника, сделать образованным человеком.

Времена менялись. В 1962 году после возвращения в Москву и обращения в правительственную комиссию при Совмине СССР она получила персональную пенсию союзного значения за отца, в этом ей помогли документы об отце из Института марксизма-ленинизма и Комитета госбезопасности СССР.

Мы получили однокомнатную квартиру на Донской улице в порядке компенсации. Это была компенсация за расстрелянного мужа, за восемь лет лагерей, за одиннадцатилетнюю разлуку с сыном, за потерянное здоровье. За всю искалеченную жизнь.

В 1967 году мама погибла, попав под колеса армейского автомобиля на пересечении Ленинского и Ломоносовского проспектов. Похоронена моя мама на Востряковском кладбище в Москве.

Об отце. Мой отец, Пак Никифор Александрович, родился в 1902 году в деревне Казакевичево Ивановского района Дальневосточного края в семье корейского крестьянина.

Семья у деда была большая — 11 детей. Он был трудолюбивым и крепким хозяином. Он сумел не только содержать свою большую семью, но и дать своим детям неплохое тогда для крестьянских детей образование.

Двух своих сыновей-близнецов, Никифора (моего отца) и Терентия, он направил учиться сперва в сельскую приходскую школу, а в 1914 году — в русскую гимназию в г. Никольск-Уссурийский (ныне г. Уссурийск).

Во время Гражданской войны Никифор и Терентий, будучи еще несовершеннолетними, были в Аргунском партизанском отряде вблизи города Сучана.

В возрасте 19 лет в феврале 1921 года мой отец по рекомендации Никольск-Уссурийского УКОМа комсомола был направлен в Москву в Коммунистический университет трудящихся Востока (КУТВ). В 1922 году был принят кандидатом в члены ВКП(б) и затем направлен на 4 месяца в г. Иркутск на военно-политические курсы корейского отделения 5-й армии.

В 1925 году был принят в члены ВКП(б).

В КУТВе мой отец вошел в состав парттройки. Корейцы, слушатели КУТВа, многие плохо или совсем не знали русского языка, и моему отцу приходилось на лекциях быть переводчиком и помогать этим студентам. Студенты КУТВа — это молодые люди и девушки из разных мест российского Приморья, много слушателей-корейцев были из Кандо (Северная Маньчжурия), из Кореи, Японии.

Отец вместе с секретарем парторганизации корейской секции Ким Сантаги составляли характеристики на слушателей для дальнейшего направления их на партийную работу: это могла быть или практическая работа в Приморье или в Кандо, или подпольная нелегальная работа в Корее, или в особых случаях — в других областях в пределах СССР. Все зависело от их политической подготовки и развития слушателя.

В июле 1925 года после окончания КУТВа отец был направлен Коминтерном на подпольную работу в Корею под именем Пак Мин Ен.

В Корее Пак Мин Ен вошел в состав ЦИКа Второй компартии Кореи и отвечал вместе с Ким Чхоль Су, одним из руководителей Сеульско-Шанхайской фракции, за работу с Международной организацией помощи революционерам (МОПР).

Пак Мин Ен вошел в состав руководства Корейской коммунистической молодежной ассоциации (ККМА) при Второй компартии Кореи.

В результате активной работы Корейской коммунистической молодежной ассоциации с другими революционными молодежными организациями Кореи 10 июля 1926 года во время похорон короля Ле Кока была организована мощная антияпонская манифестация в Сеуле и других городах Кореи.

Японская полиция жестоко подавила народное волнение, большинство участников и организаторов, в том числе и Пак Мин Ен, были арестованы.

13 февраля состоялся судебный процесс, известный как «процесс 101», т.е. процесс над 101 участником событий 10 июля 1926 года.

Многие руководители Первой и Второй компартий Кореи, а также ККМА при этих компартиях тогда предстали перед японским судом.

Осуждены 15 человек в качестве организаторов коммунистической и большевистской подрывной деятельности. Были осуждены: Ким Чо Бон (руководитель Первой компартии Кореи — Ассоциация Вторника) — 6 лет заключения в тюрьме, Кан Тал Ен (руководитель Второй компартии Кореи — Ассоциация Вторника) — 6 лет, Пак Хен Ену (руководитель ККМА при Первой компартии Компартии Кореи — Ассоциация Вторника) — 5 лет, Квон О Солю (руководитель ККМА при Второй компартии Кореи — Ассоциация Вторника) — 5 лет, Ю Чин Хи (руководитель Первой компартии Кореи — Сеульско-Шанхайская фракция) — 4 года, Ким Як Су (член руководства Первой компартии Кореи — Ассоциация Северного ветра, т. е. корейские коммунисты из Японии) — 4 года, Пак Мин Ен (Ассоциация Вторника) — 3,5 года японской тюрьмы.

Освободился мой отец из тюрьмы в августе 1929 года. К этому времени Компартия Кореи была полностью разгромлена.

Коминтерн отказался признать и оказывать помощь руководству, вновь созданным Третьей и Четвертой компартиям Кореи (1927 и 1928 годы), потому что руководители этих компартий были последователями японского марксиста Фукамото и их группа называлась «Группа Маркса — Ленина» (МЛ).

Руководителей МЛ Коминтерн считал троцкистами (Ан Гвон Хон, Ким Чун Ен, Хан Ви Кон). Коминтерном было объявлено о роспуске Корейской компартии.
Японская полиция продолжала аресты. Были брошены в тюрьмы руководство Третьей и Четвертой компартий и другие активисты МЛ.

Пак Мин Ену и еще двум выпускникам КУТВа было дано задание Коминтерном организовать очередную компартию в Сеуле с ориентацией на сталинское руководство ВКП(б). И когда японской полицией был арестован один из членов нового Оргбюро, отец во избежание провала нелегально вернулся в СССР.

Отец вернулся из Кореи не один, а с моей мамой Пак Тен Сук, которая была сестрой Сеульского подпольщика-коммуниста типографского рабочего Тен Хен Чука, который впоследствии эмигрировал в СССР, затем погиб в 1937 году в сталинских застенках.

По рекомендациям работников Коминтерна Сахарова и Короткова, также зам. председателя ОГПУ Трилиссера, отец, теперь уже снова Пак Никифор, был зачислен в аспирантуру Научно-исследовательской ассоциации по изучению национальных и колониальных проблем (НИАНКП) при КУТВе.

8 сентябре 1931 года у Пак Никифора и Пак Тен Сук родился сын, т.е. я — Пак Александр Никифорович.

С сентября 1931 года по 1 марта 1933 года отец работал преподавателем, а затем доцентом при кафедре зарубежного Востока КУТВа.

В 1933 году он работал помощником зав. корейской секцией и переводчиком в НИАНКП совместно с работником Коминтерна Цоем Шену.

В феврале 1934 года отец был направлен по рекомендациям работников Коминтерна П. Мифа, Л. Мадьяра, О.В. Куусинена, руководителя разведывательного управления ОГПУ НКВД Трилиссера на работу в органы НКВД и сразу выехал на задание в Шанхай и Корею.

В Москву вернулся после выполнения задания в декабре 1935 года, а в феврале 1936 года вновь нелегально отправился за границу через Владивосток. Когда он прибыл во Владивосток, то там ему было дано распоряжение задержаться до «особого распоряжения». Он стал работать в Корейском педагогическом институте.

Через год, в июле 1937 года, было получено сообщение вернуться в Москву. Там была перерегистрация и обмен партийных документов. Проходила так называемая «чистка» партийных рядов, он попал под жернова сталинских репрессий.

Обмен партбилетов работников НКВД проходил тогда в Москве в клубе им. Дзержинского.

При обмене партбилета его обвинили в том, что он поддерживал связь с родственником его жены, т.е. моим дядей Теном, который был арестован в июле 1937 года.

Он ответил, что, кроме родственных отношений, у него с ним ничего не было.

Его обвинили также в том, что он поддерживал связь со своими родителями, отцом Пак Александром Иннокентьевичем, кулаком, по которому было решение районного суда о неуплате «самоналогообложения», и что он, мой отец, будучи во Владивостоке, используя свое служебное положение, помогал ему оправдаться.

Он ответил, что еще до приезда его во Владивосток краевой суд отменил решение районного суда относительно его отца, т.е. моего деда Пак Александра Иннокентьевича, и что он (мой дед) был восстановлен в правах, а затем вступил в колхоз.

Его обвинили в антипартийном поведении, якобы отец осуждал приказ по перерегистрации партийных документов.

Антипартийное поведение Пак Никифор также отверг полностью, так как он всегда выполнял все указания и задания партии, Коминтерна и НКВД.

Тем не менее он был исключен из партии 22 сентября 1937 года парткомом ГУГБ при НКВД СССР «за обман партии и потерю политической бдительности».

Присутствующие на парткоме Нотаров, Шостаковский, Ненахов, Ярцев сказали, что Пак Никифор оказался в органах НКВД по рекомендациям разоблаченных врагов народа: Трилиссера, Артузова, Мифа, Мадьяра.

Ими приводилась справка из отдела кадров Коминтерна, подписанная Беловым (настоящее имя его — Георгий Дамянов, в будущем он станет Председателем Народного собрания Болгарии), в котором он утверждал, что Пак Никифору рекомендации давал «разоблаченный фашист Мадьяр» и т.д.

2 октября 1937 года отец обратился с апелляцией в Комиссию партийного контроля при МГК ВКП(б).

22 декабря пришел ответ, где подтверждалась правильность принятого парткомом решения о его исключении из партии. Подписались секретарь парткома ГУГБ Заборин, член парткома, начальник шифровального отдела ГУГБ капитан ГБ Баламутов.

27 января 1937 года отец подал апелляцию в Комитет партийного контроля при ЦК ВКП(б) с требованием восстановить справедливость, но было уже поздно.

14 марта 1938 года отец был арестован распоряжением первого заместителя наркома НКВД СССР Фриновского и начальника 2-го отдела ГУГБ Иванова.

Арестованному Пак Никифору были предъявлены обвинения:

Участие в право-троцкистском подполье, сотрудничество с японской разведкой, в попытках отторгнуть Советское Приморье от СССР, в подготовке диверсионных и террористических актов, в сотрудничестве с врагами народа Те Хуном (одним из лидеров Иркутской фракции коммунистов и представителем корейского комсомола в Коммунистическом интернационале молодежи (КИМ), Ким Чун Секом, Ли Ен Таем (одним из руководителей Сеульско-Шанхайской фракции, редактором Сеульского коммунистического журнала), политэмигрантом Се Чо (одним из руководителей Иркутской фракции в начале 20-х годов), Пак Дин Шуном (он же Пак Чин Сун Иван Фёдорович), одним из лидеров Шанхайской фракции, ближайшим соратником Ли Дон Хви, участником заседаний Второго конгресса Коминтерна.

Допрос вел сотрудник Отдела ГУГБ сержант ГБ Дарбеев, ему помогали следователи Владимиров и Муцинов. Они выбили признание у Пак Никифора Александровича, и он подписал протокол. Какими средствами они это сделали, можно только догадываться...

8 мая 1938 года состоялось заседание Военной Коллегии Верховного Суда СССР в составе: дивизионного военного юриста Иевлева (председатель), дивизионного военного юриста 1-го ранга Багрова, бригадвоенюриста 1-го ранга Стельмаковича, бригадвоенюриста 3-го ранга Юдина. Обвинителем был зам. Генерального прокурора СССР Рагинский. На суде присутствовал начальник 3-го отдела ГУГБ комиссар ГБ 3-го ранга Минаев-Цекановский.

На основании этих обвинений Пак Никифора Александровича приговорили к высшей мере наказания — расстрелу. 9 мая 1938 года ст. лейтенант Шепелев доложил об исполнении приговора.

Захоронен отец вместе с тысячами других на «Коммунарке».

ПАК Александр Никифорович,
Москва, июнь 2004 года

Пак Александр Никифорович, чтобы установить истину об отце, в течение многих лет работал в архивах РЦХИДНИ (бывшие архивы Коминтерна и Института марксизма-ленинизма). В настоящее время занимается исследованием истории корейского коммунистического движения, перевел монографию американского ученого корееведа Ше Де Сука «Корейское коммунистическое движение, 1918-1948 гг.», изданную в 2002 году. Сейчас закончил работу над переводом книги того же автора «Ким Ир Сен, Северокорейский вождь». — Прим. сост.

Возвращение Ок-Чун

В этой книге есть сведения и помещена фотография Ким Ок-Чун из следственного дела... О моей встрече с ней, после того как она вернулась из мест заключения, я хочу рассказать.

В апреле 1983 года я отлучилась с работы домой, чтобы отвести сына в школу и потом снова вернуться на работу. Я была заведующей детского сада, пропадала на работе сутра до ночи. Работала недалеко от дома, сын ходил в две школы в основную и музыкальную. Тогда еще жива была моя мама. Я разрывалась между работой, учебой сына и больной мамой.

...Как-то выхожу из лифта, на ступеньках лестницы сидит незнакомая женщина в возрасте, кореянка. Одета в коричневый костюм. Широкое, круглое, доброе лицо и спокойные, очень серьезные глаза. Спрашиваю: «Вы к кому?» — «Я ищу Галину Ивановну. Она живет в этом доме». — «Это я». Она улыбнулась и говорит: «Вот и встретились. Я приехала из Ташкента, меня зовут Ким Ок-Чун. Адрес ваш московский дали знакомые».

На это раз, встретив сына после школы, я не пошла на работу, вернулась домой. Начался наш долгий разговор, говорили всю ночь. Часто наш разговор надолго прерывался, потому что обе плакали...

Жила она до ареста в Москве. Муж работал, как она сказала, в МОГЭСе инженером. В 1938 году арестовали мужа по обвинению в шпионаже, потом арестовали и ее как «жену врага народа», трехлетнюю дочь отняли и отдали в детский дом. Как потом она узнала, девочка умерла от воспаления легких, когда ей было пять лет, и похоронили ее в Москве около Новодевичьего монастыря, она так и сказала: «Около монастыря». О муже ничего не знает до сего времени. Документы о своем освобождении и свидетельство о смерти дочери, завернутые в марлевый платочек, она держала на коленях, время от времени их доставала, разворачивала и снова убирала, разглаживала потрепанные края. Иногда тем же марлевым платком вытирала слезы.

Ее после ареста отправили в Соликамск. Здесь же отбывали наказание многие жены известных людей. Запомнила я только, что она называла имя жены известного военного начальника Якира. В бараках, где они жили, было очень холодно. Отапливались бараки камышом, который сами и рубили, спали на полу, о нарах и не мечтали, не было досок. Ходили они зимой в прохудившихся туфлях, смотрители лагеря одеты были так же плохо, как и те, кого они охраняли.

Раньше Ок-Чун жила в деревне. Она знала, что такое лапти из соломы. Корейцы на Дальнем Востоке выращивали рис. Из сена, которое оставалось после обмолота, они плели циновки, делали веревки, плели лапти. Сеном топили печи в домах, а из рубленной рисовой соломы, смешанной с глиной, строили жилища, рисовой соломой покрывались и крыши домов.

Однажды в лагере она нашла стог сена. Сплела себе лапти. В барак зашла после работы в новой обувке. Все очень удивились. А начальник лагеря (она так его называла) говорит: «Ты это, Оля (Ок-Чун — Оля), сама сплела? Ты это умеешь делать?» Получив утвердительный ответ, сказал: «С завтрашнего дня я дам тебе прибавку к хлебу, сходи за соломой и плети лапти на всех», — и показывает на свои, тоже прохудившиеся ботинки. Начальник или надзиратель был неплохой человек, на женщин он мало когда кричал.

Так она целых два года в заключении плела лапти. А как женщины ее благодарили! Они обматывали ноги тряпьем, потом надевали Олины лапти.

Весной же она собирала травы, варила суп, ела сырыми, солила. Сейчас салат из одуванчиков подается как экзотическое блюдо, тогда же для Ок-Чун и других женщин, отбывавших наказание, это было добавкой к их скудной пище, средством спасения, выживания.

Освободилась Ок-Чун в 1946 году. Практически всех женщин, которые шли по обвинению как «члены семей изменников Родины» или, как говорили, «жены врагов народа», после отбытия срока независимо оттого, на какие сроки они были осуждены, — 5 или 8 лет, — не освобождали.

При освобождении выдали ей новую одежду, даже пальто, и посоветовали ехать в Ташкент, потому что там живет много корейцев.

В Ташкенте на вокзале она встретила человека, который предложил ей ехать с ним в какой-то колхоз. Идти было некуда. Потом она вышла за него замуж, и у них родился сын. В тот год, когда она приехала ко мне в Москву, сын Ок-Чун погиб в автомобильной катастрофе. А жила она в колхозе «Авангард» Средне-Чирчикского района Ташкентской области.

Прошло более двадцати лет с тех пор, как ко мне приезжала Ок-Чун, но до сих пор у меня болит душа. Занятая своими делами, я даже толком не узнала, зачем она приезжала. Она мне об этом не говорила, а я не спрашивала. Разве что на неделю я предоставила ей свой кров в Москве. Вспоминаю о том, как она целыми днями пропадала, куда-то ходила, приходила только к вечеру и молчала.

Помимо всего прочего, в нас еще жил страх. И в ней, и во мне. Страшные дни прошлого не отпускали ни ее, ни меня. Как бы чего не вышло. Не занятостью своею, а каким-то еще смутным страхом и нежеланием возвращаться к тем временам я объясняю сейчас себе то, что я особенно не вникала тогда в ее проблемы, не попыталась даже что-то ей подсказать и предоставила одной скитаться по городу...

Может быть, она приезжала узнать о судьбе своего мужа, может быть, пыталась отыскать то место, где похоронили ее маленькую девочку, может быть, ходила к тому дому, где когда-то жила с мужем (это ул. Садовническая, дом 31, кв. 39), может быть, она приезжала, чтобы вернуться в Москву, ведь она имела на это право...

Зачем надо было от людей так долго скрывать правду, ведь можно было сделать так, чтобы люди на полвека раньше освободились бы от страха.

У меня сохранилась записка от Ким Ок-Чун, которую она мне прислала с посылкой из Ташкента.

«Здравствуйте, бабушка, Галина, Эрик! С приветом к вам бабушка Ок-Чун. Доехала благополучно, чувствую себя нормально. Высылаю вам сою горькую, которую обещала. Как у вас здоровье, успехи на работе и в школе? Спасибо вам за все. Ок-Чун, 18/V-83 г.»

А потом до меня дошли вести, что Ок-Чун умерла.

КИМ Галина Ивановна
г. Москва, июль 2004 года