СЕСТРИЧКА ИЗ НАРОДНОГО ОПОЛЧЕНИЯ

      Мы сидим в ее уютной квартире в Ясеневе, она показывает фотографии, на которых запечатлены юная Валя Ни — медсестричка из дивизии народного ополчения Ленинского района Москвы и ее фронтовые друзья, и все вспоминает и вспоминает. Иногда — с улыбкой, а когда говорит о гибели дорогих ей людей, голос ее вдруг начинает прерываться, и она замолкает.
     — Я смотрю: сейчас, в чеченской войне, четыре солдата несут одни носилки. А мы, девчонки, вдвоем несли. Вдвоем! А если раненый рослый или ему на передовой уже наложили шину Дитрихса, то он не помещался на носилках, и тогда мы несли его втроем: одна сзади держала ноги, другая — носилки, третья несла их спереди. Сначала я работала в перевязочной, а потом меня перевели в шоковую палату, объяснив, что там нужен человек спокойный, мягкий, относящийся к раненым с пониманием. Его прежде надо вывести из шока, а уже потом передать в перевязочную или операционную. И я перешла в шоковую палату. Какие раненые ко мне попадали! Между жизнью и смертью. Но они не осознавали этого. Я должна была помочь им выкарабкаться.
     Родилась Валентина Николаевна Ни в семье потомственных тибетских врачей в деревне Краббэ Посьетского района Дальневосточного края. Отец во время гражданской войны партизанил в Приморье и дошел со своим отрядом до города Благовещенска. Вернувшись с войны, через несколько лет завел другую семью, так что прежней его жене Татьяне Максимовне пришлось самой поднимать на ноги девятерых детей. Весной 1931 года она вместе с Валей отправилась в долгое путешествие через всю страну — в Москву, где учились старшие сестра и брат Вали. Поселили их в студенческом общежитии 2-го медицинского института. Так Валя стала москвичкой. Окончила школу, поступила в институт, а потом — война...
     — В 1939 году после войны с белофиннами ЦК ВЛКСМ обратился к нам, комсомольцам, чтобы каждый овладел одной военной специальностью. У нас в институте были организованы кружки радистов, шоферов и медсестер. После первого курса я поступила в школу медсестер при Лефортовском госпитале. 10 мая сорок первого года получила диплом медсестры, а 22 июня началась война. Услышав выступление Молотова, я подумала: у меня есть специальность военная, я должна быть на фронте. Получилось так, что я подала заявление вместе с братом, но он остался в Бауманском ополчении, а я попала в Ленинский район, потому что там формировалось медицинское подразделение. Таким образом я попала в первую дивизию народного ополчения города Москвы, она вся состояла из добровольцев. С этой дивизией с июня сорок первого по июнь сорок пятого я прошла от Москвы до Берлина, до Эльбы.
     — Это было на Курской дуге, под городом Севском, — откликается она на мою просьбу рассказать, как это было. — За его освобождение наша дивизия потом получила наименование Севской.
     — Наш медсанбат располагался примерно в трех километрах от передовой. Мы находились в радиусе действия вражеских огневых точек. Обстрел шел непрерывно. В операционной палатке на столе лежит раненый, идет операция, мы делаем свое дело, а тут вдруг вой, гул, и мы гадаем: пролетит снаряд мимо или накроет нас. Мы уже даже по звуку стали определять, где он упадет.
     — Было страшно?
     — Бояться было некогда — раненых оказалось много, их без конца доставляли с передовой. Однажды наша дивизия заняла деревню Васильевичи, если мне не изменяет память. Там сохранилось несколько домов, и в одном из них располагался медсанбат. Так получилось, что наши, отступая, ушли на один конец деревни, на другом наступали немцы, а мы оказались посередине. Медсанбат не мог уйти вместе с нашими бойцами, потому что на столе лежал раненый, шла операция и нам надо было закончить ее. Уже смеркалось, движок наши бойцы забрали с собой, чтоб не достался немцам, мы зажгли лучину и продолжали операцию.
     Наш шофер пригнал бортовую машину вплотную к дому, чтоб, как только закончим, немедленно погрузить раненого и отправиться к своим — немцы вот-вот будут здесь. А операция была полостная, поэтому, не зашив брюшную полость, раненого нельзя было трогать. Мы старались побыстрее закончить операцию. И все-таки успели! Последний стежок — и вот мы переносим бойца на носилки, поднимаем на борт машины, карабкаемся туда сами и мчимся на другой конец деревни, к своим. Это было такое счастье! А там нас ждал сюрприз: я впервые увидела, как наши "катюши" бьют по немцам. Красная Армия перешла в наступление, мы по двое-трое суток вообще не спали, потому что надо в первую очередь оказывать помощь раненым, а их было очень много. И вот за участие в этих боях меня наградили медалью "За отвагу".
     — А вообще-то, — считает Валентина Николаевна, — самое неприятное на войне — попасть в окружение. Помню, мы долго — весь декабрь и до середины января — стояли в польском городе Быткише. А однажды там трое суток сидели в окружении. Так получилось. Наши полки пошли на Таруньскую операцию, начальник штаба и командир батальона поехали в штаб дивизии, а в это время медсанбат окружили немцы. Мы держались трое суток. И начальник медицинского корпуса тоже был вместе с нами, и все говорили, что он погиб вместе с медсанбатом. С нами находился 1283-й стрелковый полк. Раненые все время просили пить, а воды не было. Мы прятались в доме. Улица тянулась к набережной, а на той стороне — немцы. Чтобы набрать воды из колонки, надо было выйти к набережной, а она почти непрерывно обстреливалась. До наступления темноты нельзя было выйти и из двора, его на прицеле держали снайперы. Приходилось ждать вечера, чтобы под прикрытием темноты сбегать к реке и принести воды.
     — А орден Красной Звезды за что получили? — пытаю я ее.
     — За Берлин, — говорит она как о чем-то само собой разумеющемся. Наш медсанбат все время шел вместе с дивизией. Она получила еще одно наименование — Варшавская — за освобождение Варшавы. А один полк называется Пражским. Артиллерийский дивизион тоже называется Пражским.
     — В общем, по этим названиям можно изучать географию Европы?
     — Точно, — смеется Валентина Николаевна.
     — Валентина Николаевна, женщине очень трудно на войне?
     — Трудно и мужикам, а женщинам — вдвойне и втройне. Когда первый раз нас перебрасывали из Тульской области в Орловскую, мы прошли 350 километров за двадцать дней. В первые дни проходили по 11 километров.
     Это лесостепные районы средней полосы России, в феврале здесь особенно сильно метут метели, заметают дороги, не различишь — дорога это или наносы. Последние доходили до метра высотой и были утрамбованы ветрами. Перед нами прошла артиллерия, а мы — за нею. Для маскировки шли ночами, а днем отдыхали в пустых домах: в радиусе 25 километров население было эвакуировано.
     И вот иду я однажды, а сама сплю на ходу и вижу сон: будто бы впереди два дома кирпичных, вот как сейчас помню, ярко освещенных.
     "Почему же они демаскируются? Значит, уже можно, не таясь, зажигать свет!" — обрадовалась я. Потом решила, что в первый дом не пойду, загляну во второй. Вроде бы поднимаюсь по ступенькам во второй — и вдруг лечу в тартарары! Оказывается, задремав, я провалилась в колею прошедшей перед нами артиллерии, и меня пришлось вытаскивать чуть ли не из ямы. Надо было идти по ночам, а мы не привыкли к долгим переходам. Для меня самое страшное на войне — переходы и смерть. От Москвы до Берлина в основном пешком прошли.
     — А с того света возвращать бойцов доводилось?
     — Случалось. А другой раз, как ни бились, все наши труды пропадали даром. Мы даже свою кровь сдавали и тут же вливали ее раненым. У нас была Ася Тарасова, она очень часто сдавала кровь. И вот однажды у нее взяли 400 граммов, и только перелили ее раненому, как он умер. Мы сидели и плакали, а Ася причитала: мало того, что паренек умер, так еще и ее кровь пропала.
     — Сейчас много пишут о "военно-полевых романах", о том, что тогда все вели себя по принципу: "Война все спишет"...
     — Вот что я вам скажу. Нас было четыре девчонки — Нина, Ася, Зина и я, и про нас ни разу никто плохого слова не сказал. Мы с моей подружкой Ниной Кедровой решили, что война — не для устройства каких-то личных дел. Наше дело — воевать и оказывать помощь раненым воинам.
     — И никаких романов на войне?
     — Да, я считала так. Но жизнь берет свое. У нас там и любовь была. Одни слишком увлекались, у других срабатывало чувство долга, они знали меру и свое основное дело считали превыше всего. Был у меня на войне друг. Так случилось, что я дважды спасла ему жизнь — так он считал, потому что я выходила его после тяжелейших ранений. Первый раз он был ранен в голову, и вот наш комроты спрашивает: "Валя, что это старшина зачастил к тебе?" "А у него повязка все время спадает", — отшутилась я. Старшина Василий Зосимович Живолуп служил артиллеристом 1283 стрелкового полка и после выздоровления, вернувшись в свою часть, стал писать мне письма. Мы с ним даже дискутировали на тему: может ли девушка первой признаться парню в любви? Он считал: да, я — нет. Он разыскал меня в 1947 году в Москве, потом мы встретились с ним в 1949 году в Москве на встрече фронтовиков в кинотеатре "Улан-Батор". Представьте, переписываемся по сей день. Он живет на Украине, журналист.
     Все его письма бережно храню всю жизнь, и мой муж не возражал против нашей переписки, понимал: фронтовая дружба — это святое. Вообще, друзей у меня много, и неудивительно: всю войну была комсомольским вожаком. Первое время комсоргов выбирали, а потом уже политотдел назначал комсоргов. А когда назначают, смотрят, что это за человек. По возвращению из госпиталей меня через некоторое время снова назначали комсоргом.
     А за окном вовсю хозяйничает весна, напоминая ей другую весну — ту неповторимую, ликующую, счастливую и все-таки горькую, со слезами, весну сорок пятого, весну на Одере.
     — На фронте мы старались отмечать все праздники. Мне, комсоргу, надо было организовывать молодежь. Раньше, до войны, никогда в жизни не выступала, а тут пришлось — чтобы поднять настроение. Я даже стала петь. Очень люблю творчество Надежды Обуховой, поэтому пела песни из ее репертуара. Например, "Не брани, меня родная". Я эту песню очень люблю. Потом — "Однозвучно гремит колокольчик" Гурилева, песни из кинофильмов, русскую народную "Что ты жадно глядишь на дорогу" — ее исполняла моя любимая певица Максакова. Эти песни звучали и за праздничным столом, когда мы отмечали самый первый День Победы. — Валентина Николаевна, вы считаете себя счастливым человеком? — спросила я ее напоследок.
     — Да. Считаю, что родилась под счастливой звездой, но детство было омрачено тем. что у меня не было отца. Я окончила среднюю школу, институт, два года получала Сталинскую стипендию, меня оставили в аспирантуре, я защитила диссертацию, мне присвоили звание кандидата технических наук. К нам, фронтовикам, очень хорошо относились. За что бы мне ни приходилось браться, все у меня получалось складно. Меня направили во Всесоюзный научно-исследовательский институт экономики строительства, где проработала более 30 лет.
     У меня двое детей. Наверное, своими рассказами о нашем медсанбате я увлекла детей — оба, сын и дочь, окончили медицинский институт. Александр кандидат медицинских наук, Наталья — дерматолог. А мой муж, Цой Семен Борисович, умер в 1984 году.
     Дети у меня хорошие. Недавно устроили мне праздник в связи с моим 80-летием. Дочь сказала: "У корейцев принято, что год ребенку справляют родители, а 60 лет — их собственные дети. Но поскольку мы у мамы поздние дети, то в 60 лет ничего не смогли ей устроить. А сейчас мы с братом решили отпраздновать мамино 80-летие". Я пригласила пятерых ветеранов из моей дивизии. Все говорили: если дети устроили мне такой праздник, значит я воспитала их нормальными людьми.
     Мой зять Дмитрий Владимирович Зыбин — русский, очень хорошо ко мне относится, он любит свою семью и считает, что его жена — моя дочь — самая красивая кореянка на свете. Мой внук тоже учится в медицинском институте. Так что у нас семья потомственных врачей.
     Четыре поколения.

Надежда ГАРИФУЛЛИНА