МАДАМЯ

     Она была старшим ребенком в семье, но поскольку это был не сын, а дочь, ей достались только обязанности няньки, а почет и уважение старшего ребенка достались второму (маминому брату — моему дяде Косте), потому что он был сыном. Я несколько раз слышала от мамы один и тот же эпизод из детства мадами. Видимо очень уж сильно ранило тогда в детстве ее душу, что уже будучи бабушкой, случай этот нередко вспоминала. Когда к деду (папиному папе) приходили в гости старики и за беседой спрашили, сколько у него внуков, дед отвечал «Один», в то время как их уже было двое: мадамя и дядя Костя. Девочку дед вообще за человека не считал.

На долю мадами выпало все самое трудное. И депортация в Среднюю Азию, и война, и послевоенный голод, и смерть всех сестер и братьев. Поскольку она была старшим ребенком, да к тому же еще и девочкой, ее даже учиться дальше начальных классов не пустили, ей надо было заниматься домашним хозяйством, нянчить младших, работать. Всю войну мадамя вместе с матерью (моей бабушкой) работала на ферме, чтобы получить карточки на хлеб. На каждого работающего давали чуть больше хлеба, чем на неработающего. Они вдвоем работали и на полученные две рабочие карточки кормили прикованного к постели деда, бабушку, маленьких братьев и сестер. Отец (мой дед) был в трудармии (корейцы мужчины всю войну провели в трудармии в угольных шахтах), а трудоспособный взрослый сын (мадамин брат Костя) продолжал ходить в школу и потому работал только после уроков. Даже в страшное то время моя бабушка считала, что сыну надо учиться! Ее надежды оправдались — дядя Костя закончил школу с золотой медалью, поступил в Ленинградский политехнический институт, в числе немногих корейцев того времени получив разрешение выехать из Средней Азии на учебу. В последствии он работал главным инженером крупного научно-исследовательского института (ГИРОНИИХИММАШ) в Алма-Ате.

На глазах мадами в разное время умерло семеро ее братьев и сестер. Каждого из них она нянчила с пеленок, кормила сэкономленным за счет собственного недоедания куском, любила и заботилась, а затем хоронила. Кроме одного братика. Его похоронить не удалось. Он умер в дороге во время депортации в Среднюю Азию. Иногда поезд не останавливался по несколько дней, нельзя было. Видно, проезжали какие-то стратегически важные пункты. Тогда трупы умерших затавляли выбрасывать прямо с бегущего на полном ходу поезда. Мадамя рассказывала, как ее умершего брата выкинули с вагона, как стукнулся он об землю, как подбросило его несколько раз, словно мячик...

Чаще всего мадамя рассказывала о сестре Вале. Она, видимо, любила ее больше других, а может просто умерла она в более старшем возрасте, чем остальные сестры и братья. Был голод. В тот день мадамя с маленькой сестрой ходили навестить бабушку в соседний поселок. Путь был неблизкий. На обратном пути их подвез какой-то водитель на грузовике. Кузов машины, куда их посадили, был до половины гружен огурцами. Водитель строго предупредил детей, чтоб они не смели трогать их. Валя плакала всю дорогу, потому что хотела есть, а мадамя не разрешила младшей даже притронуться к ним. Позже, когда Валя умерла от менингита, мадамя не могла забыть и простить себе этой бессмысленной честности. Что случилось бы, если бы голодный ребенок съел тогда пару государственных огурцов.

Поздней осенью на задернутом первым снегом колхозном поле люди собирали «масак» — так называли оставшиеся после сбора урожая кукурузу и картофель. Они приходили целыми семьями, с детьми, и ходили по полю, ковыряя еще мягкую незамерзшую землю в выпуклых местах, очень радовались, если находили початок кукурузы или картофелину. Потрудившись так всей семьей целый день, можно было насобирать целую телегу. Уставшие, промезшие, но довольные собранным урожаем, они возвращались домой. Самую маленькую полусонную Валю посадили на телегу поверх груженной кукурузы и катофеля. Остальные шли пешком. На мосту телега застряла колесом между прохудившихся бревен и телега перевернулась в реку. Валя оказалась под водой, ее придавило грузом и телегой. Ее достали, она оказалась жива. Старики говорили, что этому ребенку уготовлена жизнь, раз она выжила в такой ситуации. Ошиблись старики. От менингита тогда, кроме Вали, умерло немало детей в поселке.

А мадамя, приняв на себя заботы о семье, так и осталась малограмотной, едва умеющей читать и писать женщиной. Судьба распорядилась так, что и дальнейшая жизнь, уже после замужества, тоже была безрадостна.

С мужем они познакомились во время войны, то ли в 43-ем, то ли в 44-ом году, он тогда учился в гидромелиоративном техникуме. Она бросалась в глаза пышными кудрявыми волосами, что было большей редкостью у корейцев, и круглыми глазами. Хорошо пела и танцевала. Он был высокого роста, с утонченными аристотическими чертами лица, по нем сохла не одна девушка в деревне. Поженились по большой любви. Но через несколько лет после женитьбы они поняли, что она не может иметь детей. Муж ее не был старшим сыном в семье, то есть продолжению рода ничего не грозило, тем более, что у его старшего брата (старшего сына в их роду) было 7 детей. Но тем не менее гонения на нее со стороны его родителей и роственников начались нешуточные. Не выдержав, через три года супружеской жизни она собрала свои вещи и приехала к родителям. Но буквально на следующий день приехал муж и почти силой увез ее обратно. Они переехали в другую деревню, но легче не стало. Свекровь надумала во что бы то ни стало иметь внука. Она считала, что если нельзя выгнать невестку, то надо, чтобы внука ей родила другая женщина. В открытую ему стали сватать то одну, то другую женщину. Благо, одиноких женщин в то послевоенное время было хоть пруд пруди. Вначале он сопротивлялся, потом понравилось. Он, совершенно не скрывая этого от жены, оставался на ночь у какой-нибудь женщины. Те, как правило, кормили, наливали по стопочке. Родила ему какая из них ребенка или нет, я не знаю. Результат был другой — ему понравилось иметь много женщин, он сильно пристрастился к спиртному. Эти два пристрастия он не бросил почти до самой смерти. Душевное состояние мадами, думаю, особых объяснений не требует. Но самое интересное, уйти от него он возможности не давал. Много раз она пыталась тайно уйти, сбежать от него, но он настигал еще по дороге, возвращал домой, клялся, просил прощения, а затем все продолжалось вновь.

Его мать, отчаявшись, что кто-нибудь от него наконец родит, (может быть, бесплодной была вовсе не она, а он?), придумала другой выход из положения. Она заставила старшего сына (его многодетного брата) отдать последнего ребенка им. Тогда старшая невестка была в седьмой раз беременна. Так и сделали, жена старшего брата, не посмев ослушаться свекрови, отдала новорожденного сына (Юру) мадаме. Но при всякой возможности требовала вернуть ребенка назад. Чтобы избежать неприятностей и спокойно растить ребенка, мадамя с мужем уехали далеко. (Из Павлодарской области, где они жили, куда-то очень далеко, я точно не знаю, в Кустнайскую что ли.) Он был гидромелиоратором, был неплохим специалистом, его посылали на вновь осваиваемые земли, и он уехал туда вместе с семьей и усыновленным ребенком. В последствии они все время переезжали туда, куда его напарвляли по работе, исколесили весь Казахстан. Их последнее пристанище – Балхашская область — тоже не случайность. Там правительство Казахстана решило сеять рис. Никто лучше корейцев это сделать конечно же не может, потому решили открыть корейский рисосовхоз. (60-е годы — параллельно с освоением целинных земель в Целиноградской области) Муж мадами стоял у истоков этого рисосовхоза. Это было их последним местом проживания, там они дольше всего жили. Там оба и умерли. Но до этого еще немало нахлебались. Когда их усыновленному Юре было годика 2, в автомобильной катастрофе умерла семья старшей сестры мадаминого мужа. Остались сиротами трое детей: два сына и дочь. Двоих постарше усыновили разные люди, а младшего Сашу, ему было лет 8 наверное, забрала мадамя. Так они воспитывали двух сыновей, оба были получается племянниками мадаминого мужа. Но если Юра рос, не зная, что это не его родные родители, Саша знал, что он не родной, и уже с класса 8-ого стал искать своих родных брата и сестру в конце концов нашел их, а после окончания техникума практически уехал от мадами, хотя навещал их, но своими родителями не считал.

Юру же мадамя страшно баловала. Разрешала ему все. Он очень плохо учился. Ему позволяли прогуливать школу, не делать уроков, если он говорил, что устал и плохо чувствует себя. Для него отдельно готовили что-нибудь вкусное, у него был специальный мешочек с разными конфетами и печеньем, а тогда это была редкость. Он говорил, что у него ноги устали, мадамя носила его на спине до самой школы. Потом, когда подрос, стал просить то одно, то другое, она ни в чем ему не отказывала. Такая вот была нелепая слепая любовь к долгожданному ребенку. В результате он еле еле закончил 8 классов, потом отец пристроил его в какое-то училище, оттуда его тоже выгнали за неуспеваемость, его сунули в другое, там все повторилось и так несметное число раз. Уж не знаю, как в конце концев он доучился, но получил таки специальность слесаря-сантехника.

Муж мадами всю жизнь обвинял ее в тем, что она не могжет родить, и не может воспитывать ребенка. Часто в пьяном виде, а таким он был практически все время, он говорил так:

— Маша (так ее по-русски звали), ты думаешь почему тебе бог детей не дал, дак потому что ты ж их воспитывать не умеешь! Одного вот по ошибке моей матери тебе дали, так что ты из него сделала, а!? Тебе нельзя их доверять, они тебе не положены! Достаточно того, что я на тебя свою жизнь сгубил, бездетным прожил, бездетным и умру возле тебя.

Она ему тогда обычно кричала в ответ:

— Так иди! Уходи к какой-нибудь своей шалаве! И живи там со своми детьми! А чешь ни одна шалава тебе так никого и не родила, а!?

На что он говорил обычно уже тихо, почти про себя:

— Так я тебе и сказал, сколько их у меня, своих детей, жди щас скажу...

Она же победоносно кричала:

— Вот то то и оно! Нет у тебя ни от кого детей, и никому ты кроме меня не нужен, и некуда тебе идти!

— А куда я должен идти! — продолжал он, — ты ж моя жена! А муж, он же с женой должен жить! Я ж не могу жену бросить...

Такие вот диалоги между ними, почти слово в слово повторяющиеся, моя мама, еще будучи ребенком, слышала много раз.

Когда Юра учился в классе 7-ом, приезжала к ним в гости его родная мать и рассказала ему, что он не их родной сын. Начались скандалы, истерики. Юра был как раз в переходном возрасте, в общем нахлебалась тогда мадамя, мало не покажется. Юра на каждые каникулы ездил к своим родным родителям, многочисленным братьям и сестрам домой, приезжал весь взъерошенный и злой.. Потом настал момент, когда он совсем уехал к ним. Мадамя тогда плакала день и ночь. Но через некоторое время он вернулся. Там было слишком много народу, а здесь он единственный. Это он понял. Стал спокойнее, видимо, просто повзрослел.

Все говорили, что у мадами была собачья жизнь. Но наверное нельзя так однозначно судить. Действительно, в судьбе этой женщины переплелись и страшные годы истории страны, и личная неудавшаяся судьба, но я вспоминаю ее последние годы, которые застала совсем ребенком.

Мадамя перед смертью года два после инсульта жила, едва передвигаясь. Так муж ее, который сразу после того, как она заболела, напрочь бросил пить, хотя все его считали законченным алкоголиком, прямо в доме установил унитаз, ванную и душ (в деревенских домах такого вообще вообразить было невозможно), потому что ей трудно было ходить в туалет на улицу.

Когда мы с дядей Костей забирали ее в город, чтобы положить в больницу, муж все время повторял, что ее надо хорошо кормить, что она не может жить без свинины, что она еще сильней заболеет, если ее мясом не кормить и т.д. Потом уже, когда она совсем потеряла сознание и мы приехали практически в ожидании ее смерти, он не отходил от нее и все пытался кормить ее с ложечки. Поскольку она была уже без сознания и практически ничего не глотала, он делал так — растапливал шоколад, раскрывал ей рот, прямо к самому горлу подносил чайную ложку с растопленным шоколадом, вливал ей его и говорил:

— Ну глотай, Маша, глотай.

Когда мы решили все-таки везти ее опять в больницу, выносили на носилках из дома, сказал:

— Прощай, жена, ты же домой больше не вернешься, да?

Во время похорон, он налил водки в рюмку, поставил перед могилой, поклонился и сказал:

— Ну что, жена, первый раз в жизни тебе кланяюсь. Ладно, жди. Скоро буду.

И в самом деле, он умер через пару месяцев. Разбился на мотоцикле.

Или вот такая еще мадамина история. Они тогда жили недалеко от Алма-Аты в пос. Узун Агач. В этом поселке киностудия Казахфильм снимала какой-то фильм (кажется «Безбородый обманщик») и почти все лето съемочная группа провела в этой деревне. Актеры — народ веселый, разбитной, пьющий и гулящий. Так муж мадами закрутил роман с какой-то актрисой (они уже были далеко не молоды по 50, наверное). Однажды поздним вечером мадамя набрала целый подол камней, пришла к дому, где ее муж был с той актрисой, и поразбивала все окна в этом доме. Актриса эта и муж мадамин выскочили из дома, мадамя бежала за ними и вдогонку продолжала кидать в них камни, здорово их обоих покалечила. Но самое интересное то, что муж ее потом уже, по истечении многих лет, многократно в подпитом состоянии рассказывал это людям, объясняя, почему он всю жизнь мучался с бездетной женой:

— Как же я мог бросить ее, она меня так любила!

А эту историю мне мама рассказывала много раз. Это был наверное уже конец 60-ых годов. Где они жили тогда, не знаю. У мадаминого мужа обнаружили опухоль на спине, сказали, что рак и положили в онкологическую больницу. Оперировали. После операции он еще продолжительное время лежал в больнице. Мадамя каждый день ходила к нему в больницу, ухаживала за ним, хотя он сам ходил, тяжелым больным не был, и на самом деле такого ухода за ним не требовалось. Так вот мадамя покупала водку, переливала ее в бутылку из-под лимонада, чтобы врачи не заметили, и носила ему в больницу. На замечания родственников, что она так погубит больного, не реагировала, считая, что наоборот, он умрет, если не будет пить. Говорила, что он пьет все жизнь, что водка для него как пища, потому он без пищи, то бишь водки, не выживет. Кстати рак у него прошел (скорее всего рака и не было, наверное), он полностью излечился и рассказывал, что рак не смог развиваться в его организме, поскольку у него каждая клеточка полностью проспиртована и таким образом продезинфицирована.

Иногда, в поисках каких-нибудь документов, натыкаясь на старинные фотографии, я смотрю на мадамю и думаю, какие страшные испытания уготовила судьба этой женщине, но при этом наделила такой необычайной внешностью (у нее были от природы мелкими колечками сильно вьющиеся пышные волосы, большие круглые глаза). Сколько горя и ужасов было уготовлено ей увидеть в мире этими большими крулыми глазами.